Темнота на крыльях птицы. Борис Кривошеев

чрево баржи. Здесь было относительно сухо и даже тепло. Видимо, баржа успела прогреться на солнце.

      – Садись где-нибудь, – сказал Ляпин гулко, – сейчас закрою.

      Я присел на массивные металлические ребра, в нескольких местах опоясывающие резервуар. Ляпин неторопливо спустился, закрыв за собой люк, и я оказался в полной темноте.

      – Ух ты! – оценил я.

      – Тихо, – Ляпин сел где-то напротив меня. – С этого момента все должно быть всерьез. Молчи и слушай темноту.

      – Хорошо.

      – Тихо! – оборвал Ляпин недовольно. – Запомни: если ты хочешь увидеть то, что можно увидеть только в темноте, ты должен обуздать свое глупое «я». Первое: никаких движений. Второе: никаких мыслей. Не думай ни о чем, просто смотри перед собой. Если в темноте есть для тебя ответ, ты что-нибудь обязательно увидишь.

      Я так и сделал. Стал смотреть перед собой.

      Сначала было забавно. Ты сидишь в огромной консервной банке и пялишься в беспросветную темноту. Смотришь то вверх, то вниз, но ни там ни там ничего нет. Вообще ничего. Мира вокруг тебя нет. Есть только что-то твердое, на чем ты сидишь и на чем стоят твои ноги. Вроде бы, есть и ты сам. Хотя, без стопроцентной уверенности.

      А Ляпин? Он все еще здесь?

      Что он делает: просто сидит, где сидел, или достает из кармана нож?

      Тут хорошее место, чтобы убить.

      Вот кто мне скажет, зачем я с ним пошел? Вижу его второй раз в жизни, а позволил затащить себя в ржавую бочку.

      А еще, если за нами увязались местные приматы, им нужно только тихо забраться на баржу и защелкнуть замок. Мы никогда не выберемся, потому что нас никто не услышит.

      Я прислушался. Никаких особых звуков. Ничего.

      Захотелось встать и броситься к лестнице. Кажется, она справа. Или слева.

      Если бы Ляпин хотел меня убить, уже убил бы.

      Интересно, он и правда участвовал в темных мессах?

      Хотя, сейчас все возможно. Если есть новые тамплиеры, почему не быть новым гностикам?

      Стоят такие в абсолютной темноте, выстроились в круг, все одеты в мантии с капюшонами, в полном молчании, невыносимо долго, почти всю ночь, молятся, призывая Матерь Мира, и тут открывается дверь и входят священник и девушка. Все сразу чувствуют, что именно девушка, от нее пахнет персиком и молоком, и у нее тонкие нежные пальцы. Она идет по кругу и встает перед каждым из посвященных на колени, распахивает мантию и берет в руки, ласкает, потом в рот, потом поднимается, подставляет лоб для поцелуя и движется к следующему, а самый последний из всех – я. Она говорит, что выбор сделан, и все уходят, а мы остаемся.

      У нее длинные волосы, как у Софи, и маленькая грудь, как у Софи, и она опять садится передо мной на колени…

      Софи никогда так не делает. У нее вообще какое-то странное отношение – даже смотреть не хочет, не то что трогать. А я хочу, и чтобы смотрела, и чтобы трогала, и чтобы целовала. Но как объяснить?

      Так, лучше отвлечься.

      Темнота. Я в темноте. Ничего нет, кроме темноты. Меня нет, никого нет.

      А может, я сплю?

      Нет, вроде не сплю.

      Тогда сосредоточимся на