Розмысл царя Иоанна Грозного. Константин Шильдкрет

упаси Егорий Храбрый, и кони ратные да пищали со стрелы.

      – Где же мне таку силищу денег добыть?

      – А ты ожерелье… Да не скупись – не для пира, поди.

      И, запрокинув вдруг голову, повелительно отрубил:

      – Володимир Ондреевич, Старицкой-князь, показал милость мне, Курбскому и Щенятеву изоброчить оброком бояр для притору[36] на божье дело.

      Сутулясь и припадая немощно на правую ногу, поплелся Симеон к подголовнику за оброком, коим изоброчил его Старицкой-князь.

      Глава девятая

      Пользуясь властью старосты, Васька посылал Онисима на такие работы, в которых принимал участие сам, и неотступно следил за каждым шагом его. Он знал, что веневский отказчик бродит по округе, подбивая холопей идти в кабалу к тульским боярам, и не надеялся на старика, обезмочившего от лютой нужды.

      – Не выдержит, – скрипел зубами староста, испытующе поглядывая на Онисима, – продаст Клашеньку в кабалу.

      Каждый раз, когда неожиданно исчезали из деревушек парни и девушки, Выводков твердо решал пасть князю в ноги и вымолить согласие на венец.

      Но дальше курганов он никогда не заходил. Вся решимость рассеивалась, едва вдалеке показывались хоромы боярские. Недобрые предчувствия гнали его назад, к починку, ближе к своим. Возбужденное воображение рисовало картины, полные мрака и ужаса. Сердце падало при мысли о том, что прямо из церкви, после венца, его жену уведут в подклет для того, чтобы ночью запереть в опочивальне Симеона. Жестокая ненависть охватывала все его существо.

      – Поджечь, – хрипел он, до боли сжимая железные кулаки. – Свернуть ему шею! – Но в мозгу тысячами молоточков насмешливо отдавались бессилие и безнадежность борьбы со всемогущим боярином.

      С каждым днем Онисим становился мрачнее и замкнутее. Он почти не разговаривал с Васькой, а при встречах с дочерью терялся, робел или, без всякой причины, набрасывался на нее с кулаками и бранью.

      Выводков не знал, что предпринять. Перед ним было, как казалось ему, три выхода: бежать с невестою в леса, просить боярина отказаться от своего права на первую ночь с молодою – или выдать старика, затеявшего в последние дни шашни с отказчиковыми людишками.

      Первый выход представлялся самым удобным и легко выполнимым. Но его резко отвергла Клаша.

      – Уйдем, – заявила она, – а что с тятенькой сробит князь? Не можно мне грех смертный принять на себя.

      В Успеньев день рубленник неожиданно объявил невесте:

      – Иду к боярину тому толстопузому. Вечор споручил он мне все ендовы и мушермы расписать резьбою пригожею да посулил за робь за мою пожаловать меня всем, на что челом буду бить.

      Глаза его блеснули робкой надеждой.

      Клаша по-матерински перекрестила жениха и без слов ушла из клети в сарай.

      Тешата очнулся от шагов и продрал слипшиеся красные веки.

      – Лехшает аль не дюже?

      Сын боярский осклабился.

      – Како помелом всю хворь повымело. Токмо ноженьками покель еще маюсь.

      И кулаком расправил усы.

      – Пошто далече присела? Шла бы

36

П р и т о р – расход.