Розмысл царя Иоанна Грозного. Константин Шильдкрет

заторопился:

      – Коль идти, и мы не отстанем.

      Губы старика коснулись уха холопя:

      – Отказчик, сказывают, веневской тут бродит. Пытает, не охоч ли кой пойти в кабалу к вотчиннику Михаилу.

      Охваченный неожиданным сомнением, рубленник судорожно стиснул в руке оскорд.

      – Ужо не Клашу ли ты затеял продать?

      Старик зло окрысился:

      – Пораскинь-ко умишком, соколик. Хлеба-то второе лето нюхом не нюхали – раз; продавали допрежь зерно алтын за четверть, а ныне князь-бояре положили тринадцать алтын – два, выходит… – Он хлопнул себя по бедрам и сплюнул. – Да чего тут и сказывать. Нешто счесть все недохватки холопьи?!

      Выводков пронизывающе взглянул на девушку.

      – За тобой, Клаша, молвь.

      Она растерянно переминалась, не решаясь высказать свое мнение.

      – А ежели отказчик тот девок ищет для опочивален боярских? – с присвистом процедил рубленник. – Ежели на погибель дочь отдаешь?

      Онисим перекрестился:

      – Чему Богом положено быть, то и сбудется. – И с пришибленной покорностью покачал головой: – Да и не все ли едино, где постелю стелить: в Веневе ли аль у князь Симеона.

      – Замолкни!

      И Васька упал в ноги Онисиму.

      – Бога для потерпи. Дороблю хоромины – челом ударю боярину. Авось обойдется, да отдаст он мне Клашеньку без греха…

      Обливаясь слезами, Клаша припала к сухой руке отца:

      – Перегодил бы, отец…

      Онисим растроганно прижал к себе дочь.

      – Пошто и не перегодить.

      Выводков вскочил, сгреб в объятья старика и трижды поцеловал его из щеки в щеку.

      Глава восьмая

      Лица Тешаты не было видно – оно обросло дремучею бородой. Клочья волос торчали во все стороны, точно утыканные репейником колючки бурьяна. Из черных провалов под мохом бровей мертво проглядывали пустые зрачки. Под железными обручами, туго перехватившими шею и руки, копошились белые зерна могильных червей. Перегнившие остатки потерявшей цвет епанчи обнажали перебитые ребра и бурые язвы на волосатой груди. Узник был прикован к стене и мог двигать лишь головой и едва касающимися земли разбухшими колодами ног.

      Каждое утро сына боярского расковывали и волокли в посад на правеж. Трупный запах приводил в исступление катов. Чтобы поскорее избавиться от пытаемого, они озверело били его по икрам и то и дело, будто невзначай, изо всех сил наносили удары по голове.

      Наконец, Тешата не выдержал.

      – Все отдаю… И себя… и живот… – задыхаясь объявил он пришедшим за ним катам.

      Был праздник. Князь собирался в церковь, к обедне. Тиун и полдесятка холопей помогали ему обряжаться.

      На крыльце дожидалась толпа людишек, сопровождавших постоянно боярина в церковь.

      Ряполовский надвинул на брови высокую шапку из черно-бурой лисицы с тиарою, поправил на голой шее ожерелье и расставил широко руки. Тиун напялил на него шелковый зипун до колен и торопливо взял с лавки кончиками пальцев кафтан.

      Обрядившись