Скованные одной цепью. Ирина Алексеева

уж лёгкую ветровку и начинает вынимать из рюкзака, аки фокусник, то длиннющую верёвку, то какие-то палки-колышки, то флаг с нарисованной луной и белыми точками, видимо, имитацией звёзд.

      – Что делать-то? – шепчу Мелахбергу.

      – Ты наблюдатель и участник, понял? Это одновременно всё и ничего, – загадочно отвечает тот, всё же зябко кутаясь в свой плащ, поправляет красный шарф, которым замотался почти что до носа. Шарф кажется совсем уж пародией на пресловутое знамя.

      Полупрестарелый дяденька просит Мелахберга подсобить. Тот встаёт в центр и поднимает руки, как дирижёр.

      – Сегодня мы разорвём время. Оно станет верёвкой. Мы его натянем между прошлым и будущим, как канат. Кто через это пройдёт, станет новым человеком.

      Толпа кивает. Никто не смеётся. Я молчу, потому что не знаю, как реагировать. Дяденька и Мелахберг раздают всем палки. Мы строим что-то вроде шалашика из них, верёвки и флага. Потом Венька просит нас встать всё той же фигурой и начать медленно ходить по кругу.

      – Представь, что ты – электрон, – шепчет мне Мелахберг, царапая ухо горячим дыханием. – Ты движешься по орбите, а это ядро.

      Пытаюсь представить. Но всё, о чём думаю, – это как мёрзнут ноги. Где-то вдали каркает ворона.

      Вдруг замечаю, что около сгоревшего, видно, от удара молнией ствола стоит деревянный стол, похожий на религиозный алтарь, только вместо жертвенных животных на нём разложены какие-то странные вещи: железная цепь, битая лампа, связка старых открыток и кусок засохшего багета. Мелахберг, в плаще, который теперь больше напоминает саван, вытаскивает из своей сумки что-то похожее на упаковку кондитерского какао, но внутри, судя по всему, не сахар.

      – Держи, – говорит он, протягивая мне оттуда листок бумаги с напечатанным текстом, вырванным из контекста. – Это твоя инструкция. Не вникай в неё. Просто сделай.

      Я смотрю на бумагу. На ней крупными буквами написано: «Иди на восток. Слушай воздух».

      – Это что? – спрашиваю.

      – Это навигация для души, – отвечает Венька с таким видом, будто цитирует Бродского.

      Толпа начинает двигаться. Мелахберг, как пророк, ведёт всех по периметру поля. Кто-то дует в пластиковую бутылку, она издаёт низкий, почти инфернальный звук. Кто-то ставит на землю зеркало, отражающее серое небо, в котором ничего не видно. Мелахберг молчит, его взгляд сосредоточен, как у человека, разгадывающего головоломку.

      В какой-то момент я теряюсь. Поле становится бесконечным, звуки – отдалёнными. Мне кажется, что воздух вдруг уплотняется, будто попал в резонансную камеру, где отражаются не звуки, а мысли. «Иди на восток», – всплывает в голове. Но как узнать, где восток, если солнца нет, а компас оставил в другом пальто?

      Я прислушиваюсь. Воздух шуршит, звенит, пульсирует. Толпа становится разреженной, не могу запомнить или выделить хоть одного человечка из неё. На минуту мне кажется, что начинаю различать что-то вроде музыкального ритма, – может, где-то вдалеке играют на гитаре? Или это просто кровь бьётся