Скованные одной цепью. Ирина Алексеева

за ухо.

      – Это производственная болезнь. Мы же тут будущие программисты. Мучаемся во имя науки и истины.

      Натали не смеётся. Она серьёзно смотрит на меня, и я ощущаю себя одновременно виноватым и как будто особенным. Всё этот взгляд, в котором забота и что-то большее, будто у неё нет никого важнее, чем я.

      После пары идём в столовку. Огромные алюминиевые кастрюли, суп с пенкой, котлеты, что по вкусу напоминают отруби, компот, в котором растворили целый мешок сахара. Шум студентов, гремят ложки, кто-то обсуждает вчерашний футбол, кто-то ругает преподов.

      Натали стоит со мной в очереди, берёт себе чай и булочку, а мне выпрашивает гору макарон с сосиской.

      – Надо есть, – говорит, словно я ветеран из «Летят журавли», вернувшийся с фронта.

      – Еда – это для слабаков, – острю, но всё равно принимаю поднос.

      Садимся у окна. Натали сочувственно глядит на меня.

      – Ты заболел, Володь, не отрицай. Где тебя в выходные мотало?

      – Тусовка была в поле, где-то за Образцово. Страдали во имя большего, – усмехаюсь.

      – Кажется, ты там страдал просто так, – говорит она, отламывая кусок булочки. – Тебе надо лечиться. Я принесу лекарства и облепиховое варенье.

      Она такая серьёзная, что я даже не знаю, шутит или нет. Но почему-то становится тепло. Может, от компота, может, от её слов.

      Возвращаюсь в общагу под вечер. На лестнице морозно, как в холодильнике.

      Стас пьяно икает в коридоре, Лаврик криво выводит у себя «Holidays In The Sun». Лампочки тусклые, мигают, специально создают атмосферу фильма Бергмана. В комнате Серёга сидит за столом и собирает паяльником какую-то конструкцию из проводов. Наверное, опять чинит радиоприёмник, чтобы слушать «Голос Америки». Параноик же, но в хорошем смысле. Серёге всегда кажется, что за ним кто-то следит, хотя по факту это он следит за всеми: за мной, за нашими девчонками, за дворником дядей Толиком, который иногда не выходит из подсобки по три дня.

      – О, явился. Где шлялся? – спрашивает Серёга, не поднимая глаз.

      – На рынке искал пинкфлойдов. Потом курил в сквере. Потом уже – был нигде.

      – Я тебе не верю, – хмыкает. – У тебя вид, будто ты участвовал в заговоре.

      Падаю на свою кровать, которая давно стала частью моей жизни – скрипим и жалуемся на тяжёлое бытие вместе.

      – Ты зря тогда сдрейфил, – пялюсь в потолок и шмыгаю.

      – Фигня это всё. Лезете в грязь, трясёте какими-то палками, размахиваете плащами, а потом гордитесь, как будто в космос слетали.

      Серёга ставит паяльник в самодельную подставку, поднимает на меня свои подозрительные глаза.

      – Ты бы лучше к Алику сходил. Он «Хороший, плохой, злой» опять гоняет.

      Иствуд, знаешь же, какой мужик… «Однажды в Америке» притаранил на днях. Вот где настоящая драма и философия.

      Алик наш – это тоже, конечно, персонаж. Видеосалон у него – по сути, комнатка в полуподвальном помещении, завешанная коврами, чтобы заглушить звук. Проектор дребезжит так, что иногда кажется, будто сейчас взорвётся. Алик –