Скованные одной цепью. Ирина Алексеева

мосту, надеть бумажное платье с надписями, обмотаться красной лентой и держать в руках череп. Типа как символ умирания совковского мира. Можешь попробовать снять.

      – Легко, – отвечаю, хотя внутри уже представляю, как буду судорожно крутить кольцо фокусировки, боясь всё испортить.

      Эля вдруг встаёт и начинает рыться в шкафу – точнее, среди трёх досок, прибитых к стене, которые тут играют роль шкафа.

      – А давая я теперь тебе кое-что покажу, – говорит она, вынимая стопку старых карточек. – Обещала же.

      – Это что?

      – Абрамович и Бёрден. Слышал?

      – Неа, – честно признаюсь.

      Эля смотрит на меня, как на двоечника, который не выучил параграф.

      – Вот, – выкладывает снимки на матрас. – Это Марина Абрамович, югославка. И её муж, Улай. Они вдвоём делали перформансы. Как-то раз просто стояли друг напротив друга, он целился в неё из лука острой стрелой. И так часа два. А это Крис Бёрден. Американец. Он вообще жёсткий: в себя стрелял, ползал по битому стеклу, лежал на своём «Фольксвагене», как распятый Христос.

      – Жёстко, – повторяю я, глядя на чёрно-белые фотографии.

      На одной чернявая Абрамович и бледноватый Улай действительно стоят, разделённые стрелой. На другой – молоденький парнишка Бёрден с кровью на плече, лицо хладнокровное, как будто ничего не произошло.

      – Эти фотографии мне югославы подарили, туристы. Случайно наткнулись на одну из моих акций. Сказали, что я им напомнила Абрамович, только в советской версии.

      Эля улыбается, но в улыбке больше сарказма, чем радости.

      – Только не прибивай себя ни к чему, – шучу, убирая свои снимки обратно в сумку. – Это же больно.

      Эля хмыкает.

      – Боль делает нас живыми, помнишь? Можно же проводить акции с меньшим для себя ущербом. Постараться не истечь кровью или не попасть под статью. Ну, да ладно. Увидим, что у тебя выйдет. Только если завалишь кадры, я лично скину тебя с моста.

      Ухмыляюсь, но подсознательно осознаю, что она, возможно, и не шутит.

      А потом Эля сверкает своими грязными глазами, льнёт ко мне, и мы целуемся. Её губы пахнут табаком и чем-то сладким – то ли мёдом, то ли липовым чаем. Она горячая, живая, настоящая. Приоткрываю глаза – лоб Эли всё так же чудесно морщится. Её руки поднимаются вверх, цепляют мои волосы, краем глаза замечаю, как роняет потухшую цигарку на пол.

      – Ты ведь не думаешь, что я тебя просто использую? – шепчет мне в ухо, обвивая шею руками.

      – Конечно нет, – отвечаю, тиская её в ответ. – Я просто в странном восторге. Элька…

      Её смех прерывается очередным поцелуем. Падаем на матрас, который хрустит пружинами. Её волосы щекочут мне лицо, а руки уже находят застёжку моих джинсов. Смотрит лукаво, пальцем проводя по левой брови.

      – Ты, наверное, мазохист, Ассемблер, раз всё ещё таскаешься за мной.

      – Не исключено, – выдыхаю, притягивая Элю ближе.

      Её ногти царапают мою шею так, что чую, как к ключице ползёт горячая капля, но мне не больно. Наоборот, кажется, что сейчас просто растворюсь