Скованные одной цепью. Ирина Алексеева

тебе? – мрачно интересуется, не поднимая головы.

      – Кто?

      – Эта твоя… как её… Эля, – явно выделяет имя, будто оно – сама чернобыльская радиация.

      Я усмехаюсь.

      – Знаешь, она любит делать всё… на грани.

      Серёга перестаёт строчить и смотрит на меня поверх очков.

      – Это как?

      – Ну, например, утром я просыпаюсь, а она сидит на подоконнике, полностью голая. Только в её стиле – ни капли романтики. На животе чернилами написано «Ленин умер, а ты ещё нет». На лбу – «На съедение системе». Это она так тренировалась перед акцией.

      Серёга дёргается, как от удара током.

      – Ты издеваешься? Это же… ты хоть понял, как это звучит?

      – Ну да, – говорю, вставляя плёнку в фотоаппарат. – Это её фишка.

      – Она тебя совсем с ума сведёт.

      – Возможно. Но в этом вся соль.

      Серёга откидывается на спинку стула и задумчиво теребит ручку.

      – И ты с ней… ну…

      Ясно, куда он клонит. Слишком ясно. Решаю нарочно врубить грубость.

      – Ну да. Мы трахались прямо на её матрасе. Протекала ли сверху вода? Возможно. Пахло ли у неё в комнате краской и плесенью? Сто процентов. Но знаешь что? Это только добавляло…

      – Хватит, – перебивает Серёга, помахивая рукой, словно отгоняет комаров. – Ты превращаешь это в какой-то порнографический роман.

      – Ой, да ладно, Серёг, – смеюсь. – Это тебе не твои «высокие отношения».

      Серёга отворачивается к окну, но вижу, как у него краснеют уши. Он что-то бурчит под нос, а я возвращаюсь к своему «Зениту». Колёсико плёнки заедает, как всегда, но в этом есть что-то своё, уютное.

      – М-м-м, а что она придумала-то… – говорю, не выдержав тишины.

      – Боюсь спросить.

      – Хочет нарядиться в платье из газет. Самодельное, с вырезами, так, что грудь почти оголена. На платье надписи типа «Цензура не спит» или «Секс – это классовая борьба». И на парапете Большого Каменного моста стоять.

      Серёга резко оборачивается.

      – На парапете?

      – Ага. Пока люди с работы возвращаются. Ещё красной лентой себя обвяжет, как новогодний подарок.

      Серёга закрывает лицо руками.

      – Это опасно.

      – Это же Элька.

      Серёга качает головой, будто отказывается верить в реальность моих слов.

      – Она тебя утянет за собой в эту трясину.

      – Может быть. А может, я сам туда хочу.

      Серёга поднимается, берёт свою тетрадь и, не сказав ни слова, выходит из комнаты. Дверь хлопает, и я снова один.

      Смотрю в объектив «Зенита», наводя фокус на грязное окно. За ним промокшие московские крыши, какие-то серые силуэты, но я вижу в этом особенную красоту. Может, действительно свихнулся.

      Щёлкаю затвором, представляя Элю в этом бумажном платье с декольте. Струящиеся линии, слова, словно вытекающие из неё. Люди замедляются на мосту, смотрят вверх, кто-то из детей тянет маму за рукав: «Мама, кто это?» Наверное, Эля бы ответила: «Никто. Просто здравомыслящий человек».

      Полусонно