Лжедмитрий Второй, настоящий. Эдуард Успенский

много ли будет?

      – Ты пиши.

      – Записал, Борис.

      – Теперь передай в Разрядный приказ, пусть размножат, подпишут у дьяков и куда надо рассылают.

      – Скажи, отец, а кого в Смоленск послать думаешь?

      – Никого бы не надо, там воевода прекрасный Курнаков. Ему бы просто не мешать. Он сам все как надо сделает. А все же пошлем Трубецкого на пару с Голицыным.

      – Зачем? – удивился дворецкий Годунов.

      – Эти два гуся опять друг в друга вцепятся: кто главней, кто под кем служить не может. И многих в свою распрю втянут. Нам сейчас это всего нужней.

      – Нам же скажут, что мы их нарочно стравливаем, – вмешался Федор.

      – И пусть скажут. А мы ответим: «Так они ж помирены давно Федором Мстиславским вместе со Щелкаловыми. Али плохо мирили их?»

* * *

      «Государственное повеление всем государевым людям, воеводам, городским приставам, дьякам и подьячим. Всем, кто пограничную и припортовую службу несет.

      Царицей нашей Ириной Федоровной дано распоряжение впредь до особого указания закрыть все границы, никого не впуская и не выпуская через них. Не только на больших дорогах, но и на маленьких тропах поставить стражу. Чтобы никто не вывез никаких вестей из Московского государства в Литву и к немцам.

      В Москве, в Смоленске, во Пскове и во всех пограничных городах купцов польско-литовских и немецких задержать с товарами и слугами. Выдавать им хлеб и сено из казны, дабы не озлобились.

      Задержать всех гонцов и гостей изо всех стран.

      В случае невыполнения государева кара суровая».

* * *

      Архангельск.

      В большом припортовом трактире с видом на порт за столом сидели трое: некрасивый изящный мальчик и двое крепких, хорошо одетых мужчин.

      Крепость их была разная. Один был здоров от природы, весь квадратный, он был из тех, кто кулаком дверь прошибает. Другой был крепок такой крепостью, какая бывает от постоянных тренировок и верховой езды.

      В такой же пропорции была разной и их одежда. У одного она была крепкая, простая и добротная, но какая-то вся кондовая. У другого тоже простая, но ладная и даже несколько щегольская.

      Рядом, почти вплотную, за отдельным столиком сидел цыганистого вида чернобородый ловкий мужик.

      – Здесь, мой дорогой Уар, – сказал первый мужчина мальчику, – мы распрощаемся с Жуком и Юрием Власьичем и двинемся дальше вдвоем.

      – Рано со мной прощаешься, барин, – сказал из-за своего стола Жук. – Я с вами поеду.

      – Как так? – удивился Симеон. – У нас бумаги только на двоих выправлены.

      – Не твоя печаль, доктор, – ответил Жук. – Мне эти бумаги не очень-то нужны. На корабле встретимся.

      Они закончили есть, расплатились и вышли в порт.

      Мальчик жадными глазами смотрел вокруг: на корабли, лодки, штабеля бочек, ящиков, горы перевязанных пачек пеньки и другую припортовую обыденность.

      Рядом, прямо перед ними, шла погрузка корабля из Любека.

      – Видишь, – сказал Симеон. – Этот