Постмортем. Дмитрий Кононов

на отшибе автопарка. Соня и Саймон стоят в конце салона, опираясь на поручень, обтянутый чем-то резиново-белесым, глядят в кромешную ночь за стылым стеклом и гадают, чем же болен автобус.

      – Астма, это точно, – уверенно говорит Соня. – Послушай, как он задыхается, когда переходит на третью передачу. Сначала ы-ы-ых, а потом так: тех-тех-тех-тех!

      – Не спорю, – солидно кивает Саймон. – Моя очередь? Думаю, артрит. Этот скрип на поворотах. Да и перекособочило всего.

      – Тогда я знаю, у кого точно артрит: у твоего дивана, – улыбается Соня, а Саймон краснеет.

      Автобус резко тормозит, Соня с громким смехом прижимается к Саймону, он обнимает ее за талию, не давая упасть:

      – Я тебе что про ноги говорил?

      – Да помню я, помню: перпендикулярно движению, на ширине плеч, чуть согнуть в коленях. Просто это так неэстетично.

      – Ну, эстетичнее, чем валяться в проходе.

      – Не занудничай. И вообще, мы уже приехали. Следующая наша.

      Двери с лязгом раскрываются, пара выходит в ночь, астматический автобус уносит свои трогательные жалобы дальше по разбитым окраинам. Саймон оглядывается:

      – Это ведь хладокомбинат? Тут еще кладбище рядом, насколько я помню. Мы не туда?

      Соня уже тянет его на протоптанную в снегу тропинку:

      – Конечно, нет. Может, позже. Пока что нам через этот пустырь воон к тем домикам, видишь? Где дым из трубы.

      Двухцветная панорама. Черное небо с редкими звездами, месяц за облака ушел. А внизу – обширный пустырь, белое поле. Среди ноздреватых сугробов протоптана дорожка, да на одного, так что Соня идет впереди, а Саймон – следом: настороженный, рука у пояса, готов выхватить нож, играет в свою любимую игру. Вдалеке, как гоголевский хутор, темнеют избушки частного сектора, уходит в небо вертикальный дым, в редких окошках без ставней горит желтый свет. В ночь на десятое марта две тысячи пятого года Соня и Саймон, скользя на утоптанном насте и иногда сослепу наступая в сугробы, идут в гости к Процюку.

      Оказавшись у ворот, Соня замерзшими пальцами набирает номер:

      – Витька? Да, мы пришли, открывай.

      Некоторое время они ждут в полной тишине и темноте: освещения здесь нет никакого. Саймон выглядит напряженным, он настороженно смотрит по сторонам, частный сектор ему явно чужой, ну а Соня здесь чувствует себя вполне своей.

      – Расслабься, – нежно произносит она. – Это сравнительно мирный район. Большая часть домов, кстати, стоят пустые. Ты ведь сам хотел со мной поехать.

      Саймон не отвечает, только острее прислушивается к тому, что происходит за забором: вот звенят ключи в замке, скрипят петли, собака во дворе принимается лаять, громко и злобно. Ключи звенят снова, и Процюк впускает их, голой ногой в валенке оттесняя в сторону мохнатую немецкую овчарку, которая все заливается лаем и будто не слышит его команд.

      Процюку около двадцати пяти. Высокий, сутулый, с копной светлых кудрявых волос. В школе его дразнили «Электроником».