Мама, я люблю тебя. Уильям Сароян

была закрыта. Мне хотелось оказаться в нем как можно скорее, потому что вокруг были коридорные, а на мне не было ничего, кроме розовой ночной рубашки, которая очень просвечивала. Я забарабанила в дверь и закричала:

      – Мама Девочка!

      Дверь распахнулась как от взрыва. Мама Девочка взглянула на меня – и так ужасно вздохнула, что из нее вышел весь воздух, какой в ней только был. Не сказав мне ни слова, она отвернулась от меня, пошла и снова улеглась в постель. Я вошла и закрыла за собой дверь, и подошла к Маме Девочке, и стала просить у нее прощения, и она сказала, что мне не следовало уходить, и что я напугала ее до смерти, и что надо позвонить управляющему, что я нашлась и уже в своей комнате, с мамой. Так я и сделала.

      И тогда она укуталась с головой в одеяло.

      У меня кошки заскребли на душе, когда я увидела, что Мама Девочка укуталась с головой: так она делает всегда, когда очень расстроится, а виновата в этом сейчас была я. И я стала просить:

      – Мама Девочка, не расстраивайся, пожалуйста, не прячься, прости меня, пожалуйста.

      Но Мама Девочка ни за что не хотела вылезти из-под одеяла. Она сердито пробурчала что-то, только я не поняла что.

      – Что ты сказала, Мама Девочка?

      – Я сказала, что ты поставила меня в ужасно дурацкое положение.

      – Нет, нет, Мама Девочка, не поставила! Пожалуйста, вылези.

      – Нет. Я зла. Зла на тебя. Зла на твоего отца. Зла на Питера Боливия Сельское Хозяйство. Зла на Клару Кулбо и Глэдис Дюбарри – но больше всех я зла на Матушку Виолу, потому что, приди она вовремя, я бы не поехала в Нью-Йорк. Теперь, когда я в Нью-Йорке, я очень жалею, что я не в Калифорнии.

      – Ну уж нет: здесь лучше всего на свете!

      – Хуже всего на свете! Мне хочется умереть.

      – Не надо, Мама Девочка, не говори так, а то вдруг Бог услышит тебя и поверит, и возьмет тебя на небо – а где тогда буду я?

      – В коридоре на двадцать первом этаже «Пьера». Как ты могла это сделать?

      – Ну пожалуйста, вылези.

      – Нет, я зла. Уходи.

      – Куда?

      – В Париж. К своему отцу. Но только не в ночной рубашке. На разведенную мать и так всегда косятся. Еще скажут, что я плохо тебя воспитываю.

      – Но ведь ты воспитываешь меня хорошо!

      – Голову даю на отсечение, что хорошо, – и это такой больной человек, как я!

      – А разве ты еще больна?

      – Ужасно. Смертельно. До безумия.

      – Но почему?

      – Я невезучая. Я ничтожество. Я никто.

      – Ты?! Неправда, ты везучая, и не никто, а ВСЁ!

      Мама Девочка высунулась из-под одеяла и спросила:

      – Ты и вправду так думаешь, Лягушонок?

      – Думаю? Знаю! Ты самая красивая и везучая во всем мире.

      – Раз так, мы одеваемся и идем гулять.

      – Ура!

      – Не так громко! Это тебе не школа, это «Пьер». На разведенную мать и так косятся.

      – Тихое ура!

      – Да, Лягушонок, кричи ура тихо.

      – Ура еще тише!

      – Чудесно.

      – Ура тихое-претихое.

      – Прекрасно.

      Я