Мама, я люблю тебя. Уильям Сароян

ванной, одетая совсем чуть-чуть, и спросила меня:

      – Сколько сейчас времени?

      – Восемь.

      – Без десяти?

      – Нет, ровно.

      – На каких?

      – На всех. Восемь, и ты опоздала, но ведь ты всегда опаздываешь.

      – Родить тебя я не опоздала.

      – Это я не опоздала. А ты просто ждала меня.

      – Я в этих вещах разбираюсь лучше, – сказала Мама Девочка, – и можешь мне поверить, из нас двоих не опоздала я.

      – Ну и не я.

      При моем рождении, вот когда мы с Мамой Девочкой впервые познакомились и подружились. С тех пор мы не переставали дружить, но не проходит дня, чтобы мы с ней хоть раз серьезно не поссорились. Правда, потом мы всегда миримся. Живем мы с ней вдвоем и ходим везде вдвоем, если не считать, когда что-нибудь только для больших; тогда Мама Девочка идет, а я остаюсь, иногда с разовой няней, а иногда с Матушкой Виолой – матушкой одиннадцати больших мальчиков и девочек, которая приходит к нам по субботам и воскресеньям убираться, готовить и смотреть телевизор.

      Я ждала Маму Девочку у нее в спальне, чтобы посмотреть, как она будет одеваться – потому что это она умеет. Лучших одевальщиц я не видела. Мама Девочка вся розовая, волосы у нее рыжие, и о том, как одеваться, она знает все. Сперва надо принять ванну, потом всю себя посыпать пудрой, потом покраситься, а уж потом приниматься за одевание. Когда все это сделаешь, становишься похожей на взрослую. Все это я могла бы сделать и сама, но пока я как палка и наощупь очень жесткая, а не мягкая. Маме Девочке тридцать три года, но она сердится, когда я об этом говорю.

      – Мне двадцать два, и ты это знаешь, – говорит она.

      – Если тебе двадцать два, – возражаю ей я, – то, значит, я еще не родилась, потому что, когда я родилась, тебе было двадцать четыре. Ты сама это говорила.

      – А я тебя обманула, – отвечает на это Мама Девочка. – Просто мне не хотелось говорить тебе, что ты у меня появилась в тринадцать лет – вот и все.

      – Ну и выдумщица ты! – говорю тогда я, а Мама Девочка спрашивает:

      – А похожа я на женщину, которой тридцать три года? Ты ведь их много видела.

      Конечно не похожа. Она вообще не похожа ни на кого, и каждую неделю она приходит из косметического салона совсем другая. Волосы у нее каждый раз другого цвета, и другого цвета лак на ногтях. А столько сортов губной помады, пудры и всякого такого, сколько есть у Мамы Девочки, нет ни у одной женщины на свете.

      Мама Девочка задымила сигаретой «Парламент» и села на свою кровать, на красное вельветовое покрывало. Она посмотрела на меня, улыбнулась, сделала затяжку, потом выпустила дым и не похоже было, чтобы она спешила.

      – Ты бы поторопилась, – сказала я.

      – Зачем, я и так уже на час опоздала. Доберусь не раньше чем через полчаса, так что торопиться все равно бесполезно, а уж если опаздывать, то по-настоящему.

      – Понятно.

      – Что Матушка Виола приготовила тебе на ужин?

      – Ее нет.

      – А где же она?

      – Не знаю. Она еще не приходила.

      – Не может быть! – воскликнула Мама Девочка. – Неужели подведет? Она ведь прекрасно знает, что я на нее рассчитываю. Сказала ведь ей, чтобы к семи была у нас обязательно. Я думала, что, пока я сидела в ванне, она пришла.

      – Нет, не пришла.

      – Так с кем же тогда ты разговаривала?

      – С Деб.

      – С девочкой миссис Шломб?

      – С Деборой Шломб.

      – С каких пор вы с ней разговариваете как взрослые?

      – А разве мы разговариваем как взрослые?

      – Да. Я думала, ты разговариваешь с Матушкой Виолой. Я должна выяснить, в чем дело, почему ее до сих пор нет.

      Мама Девочка взяла трубку телефона с тридцатифутовым шнуром, набрала номер, подождала, но никто не ответил.

      Она погасила окурок в розовой пепельнице, на дне которой было написано что-то по-французски, и задумалась. Я всегда знаю, когда Мама Девочка задумывается, потому что все в ней тогда утихает и становится совсем-совсем другим.

      – Что случилось, Мама Девочка?

      Мама Девочка улыбнулась немножко, а потом развела руки в стороны, и я прыгнула туда, и мы обнялись, и Мама Девочка сказала:

      – Мой Лягушонок, мой Одуванчик, мой Кузнечик.

      И я поняла, что Маме Девочке грустно. Когда ей грустно, она всегда называет меня чем-нибудь маленьким.

      Она опять подняла трубку и быстро набрала номер, а потом начала разговаривать голосом, совсем не похожим на обычный. Она спрашивала о самолетах и расписаниях на сегодня, на любое время, только обязательно на сегодня. Я поняла, что тот, с кем она говорит, сначала не знал насчет сегодня, но в конце концов все узнал. Мама Девочка на секунду положила трубку, а потом быстро набрала другой номер.

      – Клара, – сказала она, – мне очень жаль, но у нас ничего не выйдет. У меня все меняется, сегодня вечером я вылетаю в Нью-Йорк. Да, сегодня