Мама, я люблю тебя. Уильям Сароян

Когда стемнеет.

      – В августе темнеет не раньше восьми, Лягушонок, а по-настоящему – так в половине девятого.

      – А сейчас сколько?

      – Без пяти восемь.

      – Ну, тогда я не хочу есть, пока не стемнеет совсем.

      – Ты просто не хочешь есть – и все.

      – Нет, хочу.

      – Что именно?

      – Суп.

      – Почему вдруг суп?

      – Овощной суп.

      – Хорошо, овощной суп – но почему?

      – Я ужасно люблю суп, особенно овощной.

      – Если ты так любишь его, почему ты никогда мне об этом не говорила? Я могла бы покупать тебе в бакалее чу́дные овощные супы, самые разные. Почему ты мне никогда этого не говорила?

      – Я просто не думала, что тебе это интересно. Я ведь не сказала ничего особенного?

      – Когда это говоришь ты – еще какое особенное! Может быть, ты, если начнешь есть много супа, хоть немного прибавишь в весе.

      Постепенно дневного света не стало, а стало темно, и тогда Мама Девочка спросила:

      – Ну а теперь мы пойдем поесть?

      – Пойдем, – сказала я, и мы встали и зашагали к выходу из парка.

      О голуби, о люди, о маленький мальчик

      Лучше всего в Нью-Йорке летним вечером, таких вечеров не бывает больше нигде. Жара стоит страшная, уже темно, а от всего по-прежнему пышет жаром – от тротуаров, от домов, от людей, прямо видишь, до чего некоторых одолевает жара – это видно по их лицам и по тому, как они ходят, стоят и ждут.

      На другой стороне улицы, напротив парка, на самом углу Седьмой авеню, стоял и ждал мужчина с тележкой. Ему было очень жарко. Он вытащил из заднего кармана брюк большой синий платок и стал вытирать им лицо, а когда закончил, увидел нас с Мамой Девочкой и сказал:

      – Купите что-нибудь вашей девочке.

      Мама Девочка остановилась и посмотрела, что у него в тележке, а там был арахис в скорлупе, семечки подсолнуха, кедровые орехи и три или четыре сорта леденцов.

      – Собственно говоря, – сказала Мама Девочка, – для всего этого сейчас слишком жарко – но уж ладно. Чего бы ты хотела, Одуванчик?

      – О, – сказала я, потому что даже и не знала. Вообще-то мне не хотелось ничего из того, что у него было, но и не хотелось его огорчать. Я на все посмотрела, но все, казалось, изнывало от жары, и я просто не могла выбрать. Наконец я решила: пусть Мама Девочка что-нибудь купит у него сама, потому что ему очень жарко, и у него тележка, а на ней – все эти вещи, которым тоже жарко, и сейчас вечер, а сам он откуда-то издалека. Было видно, что он родился не в Нью-Йорке, а где-то совсем в другом месте.

      – Вот этих, – сказала я.

      – Угу, – сказала Мама Девочка, – они приятные.

      – Кедровые орехи, – сказал мужчина. – На пять центов? На десять?

      – Пожалуй, на десять, – сказала Мама Девочка. Мужчина взял маленький совочек, зачерпнул им с подноса кедровых орехов, а потом ссыпал их с совочка на маленькие весы и отвесил на десять центов. Потом он пересыпал орехи в бумажный пакетик, и Мама Девочка дала ему десятицентовую монетку, а он дал мне пакетик с орехами, и я вместо «спасибо» сказала «мерси», потому что он был из другой страны, и он посмотрел на меня и кивнул. Мама