Мама, я люблю тебя. Уильям Сароян

ответила – да.

      – Хорошо, но тогда я сгораю от нетерпения узнать, чем же именно.

      – Не знаю.

      – Вот то же самое и со взрослыми, только наоборот: им я не нравлюсь, а почему – этого они тоже не знают. Где ты живешь?

      – Пасифик Пэлисейдз, Макарони-лейн, тысяча один.

      – А сюда ты как попала?

      – На самолете.

      – Где твой отец?

      – В Париже.

      – А твоя мать?

      – В две тысячи сто девятом номере.

      – В маленькой комнате дальше по коридору?

      – Да.

      Леди подумала немного, а потом сказала:

      – Ладно, давай тогда пить чай.

      – Давайте.

      Розыски

      У высокой леди оказался и чайник, и поднос, и сахарница, и сливочник, и полоскательница – целый сервиз, все серебряное, с розами и листьями, вырезанными на серебре, и тонкими-тонкими, почти прозрачными чашками и блюдцами.

      Чай она пила крепкий и без ничего – только с тоненьким ломтиком лимона, который она съела с кожурой; а мне она налила в чашку немножко чая, а потом доверху сливок. Мне это ужасно понравилось. Вкус был лучше, чем у одних сливок – их я просто ненавижу. У нее было большое блюдо разного магазинного печенья и еще торт из самой лучшей кондитерской, весь пропитанный ромом. Она сама съела кусочек и такой же дала мне.

      Чай мне понравился, часть печенья – тоже, но больше всего – этот ромовый торт, потому что внутри он был сырой и прохладный.

      Мы ели и пили, а леди разговаривала со мной так, будто она моя ровесница, и мне казалось, что мы пьем чай не по-настоящему, а понарошку, играем. Она говорила как Дебора Шломб, и еще я увидела, что мы в одном из лучших номеров «Пьера» и мебель, наверное, ее собственная. Не знаю, как остальное, но роскошные портреты на стенах были уж точно ее, потому что на двух была она, а на двух других – дети, и теперь я окончательно поняла, что она мне не ровесница и что она важная персона, важная, но в то же время очень обаятельная, обаятельнее всех, кого я знала, и даже всех, о ком слышала.

      Мы говорили и говорили без конца, пили чай с печеньем и ромовым тортом, много смеялись, и время незаметно шло. Я знала, что Мама Девочка крепко спит, а выспаться ей надо было обязательно. Я себя чувствовала совсем здоровой. В свой номер я могла вернуться в одну минуту, и именно поэтому не спешила возвращаться. А поспешить следовало…

      Могу представить себе, что было, когда Мама Девочка проснулась. Что ее разбудило, я не знаю. Может, она по запаху узнала, что меня нет в комнате. Так или иначе, сначала она наверняка решила, что я прячусь, потому что это мы с ней проделываем очень часто. Иногда прячусь я, иногда – она, а потом мы друг друга ищем. И наверное, она даже не встала с постели – просто лежала и говорила, и думала, что я ее слушаю, но я ее, понятно, не слушала, потому что меня в комнате не было, я на другом конце коридора распивала чаи с ромовым тортом. Потом, наверное, Мама Девочка попросила меня вылезти из стенного шкафа, из ванной, из-под кровати, из-за бюро, или где там я прячусь, но я не откликалась: ведь меня нигде не было. Тогда, вероятно,