Нина и король Ник. Валентина Хайруддинова

нехорошо, – заметила Нина, немного смутившись: суровый взор и интонация собеседника ее насторожила.

      – Вы, Нина Петровна, решили учить меня жизни? Вынужден разочаровать: поздно.

      Нина опешила: так резко Соколовский, какого она узнала в эти два дня, превратился в того, которого она знала три года.

      Однако то ли коньяк, то ли ее собственная сегодняшняя речь о необходимости говорить откровенно, но что-то придало девушке смелости: Нина набрала воздуха и решительно спросила, повернувшись к Соколовскому и глядя на его строгий профиль:

      – Вы, я думаю, сказали неправду: вы не пьете.

      – Да, я еще лжец, совсем забыл.

      – Но так невозможно разговаривать, – возмутилась Нина, отчаянно расхрабрившись, все-таки, наверное, от коньяка.

      – Вот и давайте помолчим.

      Колкая фраза, совсем в духе прежнего Соколовского, вконец расстроила девушку – она, внутренне сжавшись, как от удара, вдруг почувствовала себя несчастной, брошенной, обиженной всем светом. Ее отвага улетучилась – Нине захотелось в свою конурку: спрятаться под одеяло и плакать от жалости к себе.

      Девушка отвернулась к окну, а там уже мелькали дома улицы Михайловской, то бишь Революции. Скорее бы приехать домой, остаться одной и дать волю слезам!

      Однако, пропустив поворот на нужную улицу, они поехали дальше. Нина покосилась на Соколовского, но каменное лицо ее отпугнуло – она ничего не спросила. «Волга» свернула куда-то, катила, шурша, по пустынной улице.

      – Что ж вы не спросите, куда я вас везу?

      Голос Соколовского прозвучал так неожиданно, что Нина вздрогнула всем телом.

      – Вы чего дрожите? – спросил тот ехидно, – ах, да, я запамятовал: вы же меня боитесь.

      – Я не вас боюсь, а ваших насмешек.

      – Помилуйте, да вам слова сказать нельзя. А как же теория о задушевных беседах?

      Не зря она избегала общения с Соколовским: злой, высокомерный тип!

      Нина, еле сдерживая слезы, вновь отвернулась к окну, смотрела на проплывающие мимо дома, однако ничего не видела.

      Но постепенно мягкий шум мотора и мерное покачивание успокоили Нину. Она вдруг словно взглянула на себя со стороны и ужаснулась своему эгоизму. Вот обозвала Михаила Владиславовича злым, хорошо хоть не вслух, но ведь это совсем не так: он выручает ее, помогает, заботится. А она его и во вранье обвинила, и в пьянстве. Да и к Саше, наверное, несправедливо относилась, все воспитывала – муж и ушел к другой, не такой зануде. В других недостатки легко видеть, а своих, получается, Нина не замечает.

      Машина тем временем остановилась в каком-то дворе.

      Нина тихо сказала:

      – Простите меня, товарищ Соколовский.

      – Ради бога, Нина Петровна, это вы меня простите, старого дурака. Вы правы сто раз.

      – Да в чем же?! Нет, я о себе только думаю хорошо, а людей обижаю, – Нина пыталась проглотить слезы, застрявшие в горле, чувствуя: еще чуть-чуть – у нее начнется истерика, прижившаяся в последние дни в ее организме.

      – А Сергеев как же?

      Сергеев –