Город Последний. Савелий Лукошкин

С местной революционной спецификой.

      – Это легко. Вы где живете?

      Называю адрес.

      – Центр, это хорошо. У нас там типография неподалёку, – он на мгновение задумывается. – Давайте так: вы сейчас возьмёте с десяток старых листков и просмотрите их дома. Напишете три – четыре текста в таком стиле. Про консервный завод, про работу порта, про преступное бездействие властей касательно давно известных климатических особенностей… Про намеренный изоляционизм! Отличная формулировка, кстати, – и он тут же записывает «Намеренный изоляционизм» в блокнот.

      Что тут намеренного, я не вижу, но не спорю.

      – Только общими словами, я вас прошу. Без конкретики. Не вникайте пока во всё это, – он внимательно смотрит на меня.

      Киваю.

      – Общими словами – это я запросто.

      – Отлично. Если будут новые заказы на рекламу – пришлю их вам, тоже напишете. В конце недели отнесёте тексты в типографию – я вам скажу адрес – они сверстают сами, как надо. Посмотрим, что получится.

      Я удивляюсь.

      – Это, – говорю, – вы меня наняли? Или это такой испытательный срок?

      – Это проверка, – смеётся Грюни и, глядя на мое изумлённое лицо, добавляет. – Один номер такой пакости, как листок, не жалко. Попробуем!

      Это даже оскорбительно.

      – А оплачиваться эта проверка будет? – грубо спрашиваю я.

      – Двадцать гульденов, если номер нормальный. Пять безвозмездным авансом. Согласны?

      – Согласен.

      Про себя думаю, что двадцать гульденов за три – четыре текста – совсем неплохо. Месячная плата за квартиру обошлась мне в сто.

      Он тут же достаёт из кармана старый бумажник потёртой коричневой кожи и протягивает купюру.

      – Договорились. В перспективе я листок целиком свалю на вас, а сам займусь журналом. С оплатой решим – вы можете брать двадцать процентов от стоимости объявлений или фиксированный оклад, – он неуверенно чешет бакенбард. – Сто пятьдесят гульденов? Двести? Я просто давно не был в центре, не знаю, какие сейчас цены.

      – Лучше двести, – говорю. – Или проценты. Но это позже можно решить.

      – Хорошо, – он с облегчением вздыхает. – Договорились. Сейчас я вам подберу номера. И сварю кофе.

      Он встаёт, подбрасывает дров в печурку – та сразу же радостно гудит. Отто тем временем неизвестно откуда достаёт пачку кофе и огромную закопчённую турку. Воду он наливает из жестяного ведра за печкой.

      – Последите пока, – дружелюбно предлагает он и уходит шебуршать в коробках.

      Слежу за кофе и думаю. Революционер, который не знает местных цен? Ещё поразительнее: редактор, который не знает, какой оклад предложить? Очень подозрительно.

      И почему нельзя вникать в подробности? Что это у них за тайны на этом консервном заводе… Или может, Отто – скрытый оппортунист, агент местного капитала? Так сказать, забалтывает революционную повестку дня… Улыбаюсь последней мысли.

      Отто возвращается с кипой рекламно-революционной «Искры». Кофе закипает.

      Мне он наливает