Город Последний. Савелий Лукошкин

ему вид испуганный и одновременно опасный. Спускаюсь, и как раз в этот момент сосед опускается на корточки за ключами. Это быстрое движение на мгновенье отзывается страхом у меня в сердце – ему так удобно отсюда, снизу, броситься и укусить, захватывая зубами мягкую ткань брюк и бледную кожу под ними.

      Не давая виду, ровным шагом прохожу мимо. Только тут я начинаю понимать неловкость момента – я умудрился оскорбить его. И пока я спускаюсь, терзаемый предчувствием грядущих последствий, сосед всё гремит и звенит ключами где-то надо мной. Звук спускается из тёмной высоты пролёта, множась эхом, сливаясь в непрерывный болезненный звон. Я почти выбегаю из подъезда – с мыслью, что крысиный сосед умён и мстителен. Час от часу не легче.

      Но я быстро успокаиваюсь. Ветер небрежно треплет листву каштанов и гоняет волнистую рябь по лужам. А в ряби отражается солнце – красота!

      Добираюсь до почты и машу через стекло девушке за стойкой. Той самой, что толковала мне про облачный фронт. Она сдержанно улыбается.

      Сажусь на остановке и закуриваю. По блестящим рельсам, окружённым крохотными лужицами, прыгает одинокий воробей. Солнце светит в глаза. Мне так хорошо, что становится немного грустно – где-то далеко, за льдистым морем, осталась моя серая кошка Бастинда и осталась Мадлен, которым я поручил друг друга. Бастинде бы здесь понравилось.

      Трамвай приходит нескоро, и я успеваю поболтать с почтовой девушкой. Она выходит ко мне с двумя чашками кофе в руках, а я скручиваю нам по папиросе.

      – Вы извините, что я вам тогда сразу не объяснила, – говорит она. – Как-то не получилось сказать.

      – Ничего, – говорю, – Какая разница?

      – Я потом узнала, что был ещё один корабль, капитана Оскара. Последний уходил. Могли бы успеть.

      Я беспечно взмахнул рукой.

      – Я с ним разговаривал, он меня не взял. Ничего, мне здесь нравится.

      – Да? – она смотрит на меня внимательно, с то ли сочувственным, то ли подозрительным выражением.

      Потом улыбается.

      – Ну и хорошо.

      Дальше сидим молча, попивая кофе и дымя папиросами.

      – Вам знакомо имя «Маседонио Фернандес»? – наконец спрашивает она.

      – Нет.

      – Уверены? Может, не отчетливое воспоминание, но ассоциации есть?

      – Нет же, – говорю. – Кто это?

      – Пока не знаю… – она молчит, задумчиво мерцает зелёными лисьими глазами. – Может, это вообще только имя.

      Редакция «Еженедельного журнала» располагается в восточном пригороде, где я ещё не был. Небольшие двухэтажные домики, герань в окнах, а под окнами – густые заросли мокрой сирени. Здесь уютно и пусто как в комнате, где мгновенье назад играли дети. Заходишь и видишь разбросанные игрушки, и занавеска на окне ещё качается, но никого нет. Здесь те же приметы: красно-сине-жёлтый самокат у крыльца, спящий ровно посередине тротуара кот (я аккуратно его обхожу, он даже ухом не шевелит), воробьи, раскачивающиеся и чирикающие на многочисленных кормушках.

      До редакции я добираюсь,