Город Последний. Савелий Лукошкин

первым делом. Смущало только качество типографии – сколько они платят журналистам, если не могут себе позволить хорошей бумаги? Но, в конце концов, всё могло обстоять и совершенно иначе: как раз за счёт экономии на типографии «Искра» вполне могла выплачивать бешеные гонорары.

      Следующим шёл «Еженедельный журнал», довольно пресное, но по-своему уютное чтение для благополучных бюргеров и домохозяек. К своему удивлению, рядом с рецептами пирогов и сплетнями о делах ратуши я обнаружил весьма странную рубрику «Лунатики». В ней – из номера в номер! – печатались письма читателей с забавными историями о том, куда и как они забредали во сне. То ли действительно многие в Городе страдали лунатизмом, то ли это был такой своеобразный юмор – оставалось неясным. В «Еженедельный журнал» я тоже решил наведаться.

      Наконец, был ещё «Вестник ратуши» – тяжеловесное, самодовольное издание на плотной бумаге высшего качества, к сожалению, испачканной скучнейшими вестями с фронтов местной биржи и описанием политических дрязг. Туда я решил идти только в самом крайнем случае, если не удастся устроиться хотя бы докером.

      Записав адреса редакций, я как мог отчистил пальто и, оставив его сохнуть, пожарил яичницу. За окном из влажной весенней ночи встал хмурый пасмурный день. Небо было практически белым, только с лёгкими мазками пепельно-серого. Казалось, острые крыши Города смотрят в пустую скучную бесконечность. Капель стихла – всё каким-то чудом успело растаять. Воспоминание о мокрой листве, таинственном свете фонарей и чёрном локоне, выглядывавшем из-под шарфа, стремительно меркло.

      Выйдя из квартиры, я увидел под дверью лист бумаги, как видно, вставленный между створками. На нём было напечатано только имя: Маседонио Фернандес. Больше ничего.

      Листок я аккуратно сложил и убрал в сумку – и отправился в «Искру».

      Редакция располагалась на улице Фельдшерской, дом 1. Это было за каналом, на северной, удалённой от моря стороне Города. Здесь я ещё не бывал.

      Пустой трамвай быстро довёз меня по серым улицам до набережной, носившей приятно-провинциальное имя «Ивовой».

      Через узкий канал перекинут прямой деревянный мостик с медными шарами на ограде.

      А берега как будто принадлежат разным мирам. С южной стороны, где я вышел – облицованная тёмным булыжником набережная и дома в серо-розовой гамме, покрытые чуть серебрящейся, навсегда въевшейся коркой морской соли.

      С севера берега пологие, илистые, заросшие высоким тростником и кустарником. За голыми ветвями тёмные силуэты низких домов, железные крыши украшены флюгерами в форме петушков. А над крышами – бесконечное белёсое небо. Где-то далеко в небо уходит узкая и чёрная фабричная труба. Дыма нет.

      Сам канал, безусловно, принадлежит северу: в тёмной воде весело кружатся палочки тростника, ветки и палые прошлогодние листья.

      Прохожу по мосту, затем по старой брусчатке, вьющейся сквозь ивовые заросли, и выхожу на улицу. Дома здесь похожи на склады или казармы: низкие и длинные, из старого кирпича, с маленькими квадратными окошками. В окнах сиротливый белый тюль на