Невеста. Карина Демина

источники и купальни, поразительное, забытое уже ощущение чистоты. И молоко с овсяным печеньем на ночь.

      Занятия.

      И необременительная работа, только затем, чтобы почувствовать себя полезными.

      Мы и чувствовали, обживались, пускали корни в местную неторопливую жизнь, верили, что уж она-то – настоящая. Но однажды я увидела больше, чем следовало.

      Я всегда была чересчур любопытной. Наверное, поэтому еще жива.

      О тех, кто остался при храме, лучше не думать.

      И не притрагиваться к черным, точно обуглившимся, алмазам, которые каждую ночь мне пытаются всучить, уговаривая, что камням уже не больно. Боль – это миг, а камни вечны.

      Так чего бояться? И зачем бежать?

      Но полдень – неподходящее время для мыслей о полуночных страхах. Я стряхиваю остатки дремы, потягиваюсь и прислушиваюсь.

      Нет, не примерещилось.

      – Подъем! – Я щелкнула Одена по носу. – Гроза скоро…

      Принюхался. Нет, дорогой, ты пока не услышишь. Гроза где-то далеко, я чувствую ее приближение через землю и ветер, через замершую реку, которая желала бы напиться. Через опасения старого вяза, под которым мы устроили привал: дерево не уверено, что выдержит напор ветра. Оно столько уже гроз пережило, что каждая рискует стать последней.

      Совсем скоро воздух загустеет, пропитается травяно-цветочными ароматами, исчезнут пчелы и шмели, птичий гомон стихнет.

      Хорошо бы укрытие отыскать.

      Все эти дни мы шли вдоль ручья, превратившегося в реку. Она же, вбирая подземные родники, ширилась, разрасталась, обзаводясь омутами и плесами, низкими топкими берегами, на которых прорастал рогоз. Его сердцевина была вполне съедобна. А в реке водилась рыба…

      И еще беззубки.

      И тот же мучной орех время от времени встречался. А Оден дважды выводил на гнезда куропаток.

      С ним было неладно. Нет, Оден вовсе не стал обузой, как я того опасалась. Безусловно, одна я двигалась бы много быстрее и вряд ли решилась бы сунуться на луга – не люблю открытых пространств. И себя прокормить много проще, чем себя и кого-то кроме, но… сейчас мне было странно думать, что я могла пройти мимо.

      Еще бы понять, что с ним творится.

      Его раны затягивались довольно быстро, уступая травам ли, моим ли неуклюжим арканам или же врожденной его выносливости. Полагаю, уже одно то, что Одена перестали мучить, способствовало его выздоровлению. Как бы там ни было, но с каждым днем он все меньше походил на живой труп. Глаза перестали гноиться. И язвы на деснах почти исчезли, пусть Оден и плевался от вкуса молодых еловых игл. Как по мне, так даже ничего, кисленькие…

      У него и ногти отрастать начали, такие тоненькие мягкие пластины поверх розовой кожи.

      Вот только зрение не возвращалось. И отпечаток решетки на спине оставался неизменен. Аккуратные дырочки с белыми краями не гноились, но и не спешили зарастать, напротив, каждый вечер сочились сукровицей, словно издевались.

      Моих сил явно не хватало, чтобы закрыть их надолго.

      А если бы сил стало больше? В разы? В десятки раз?

      Вряд ли снять это клеймо сложнее,