Ничья длится мгновение (сборник). Ицхокас Мерас

уж я-то знаю. Придвинься, дурачок. Поближе…

      Он привстал и пошарил в сене.

      – Все одно… Только раз живем, не так, что ли?

      Голые руки гладили воздух. Повела покатым розовым плечом, и грудь стала еще выше.

      – Тебе-то все одно… Знаю… Ты и с немцем ляжешь.

      И тут он нашел что искал.

      Протянул руку, и она удовлетворенно подалась, опрокинулась навзничь, а он вскочил – в другой руке у него змеился кнут.

      – Знаю… Ты и с немцем бы… А может, твой-то сейчас в окопе кровью истекает. Спешит вызволить, обнять тебя… Тебя, курва…

      – А-а-а… А-а-а!

      Кнут, щелкнув, обвился вокруг розовых плеч.

      – А-а-а!

      Вилы? Она шла за вилами?

      – Брось! – крикнула она и вся съежилась, прижалась к двери сеновала, словно это ее – кнутом.

      Она про все рассказала Виктору, про все. Только не про ту ночь, долгую бессонную ночь, когда ждала бумагу. Когда терпеливо ждала рассвета и бумаги.

      «Сказат ей ошен некарашо убираль квартир».

      Он обернулся к ней: зубы стиснуты, желваки на скулах.

      – Брось! Брось…

      Он бросил кнут.

      Встал, еще раз глянул на Катерину, которая медленно поднималась, поглаживая белую шею, розовые плечи, и кашляла, кашляла, не в силах остановиться.

      Они оставили ее на сеновале и ушли, так и не взяв вилы. Долго не смотрели в глаза друг другу. Это он не смотрел. А когда их взгляды встретились, она увидела, что глаза у него влажные.

      Тогда-то и назвала впервые:

      – Витя…

      Она знала, о чем он думает, и крикнула:

      – Неправда, Витя! Неправда!

      В синем небе мерцали, изредка падали звезды. Она стояла, прислонившись к липе, а он гладил ее руку.

      – Не надо, не надо, Витя…

      Если даже в такое время наступает лето и желтеют, цветут деревья, то, может, и можно хоть на минуту забыть все-все, что вокруг тебя?

      Хорошо, что отец тогда встретил ее…

      Она бежала из города с двумя детьми.

      Куда же ей было идти? Домой.

      Вот и пришла. Пришла?

      Отец встретил на пороге, понурив голову.

      – Что скажешь? – спросил. – Своих, что ли, мало, еще двух байстрюков привела? А может, и земли принесла? Или только ублюдков?

      И снова ушла.

      Ходила по хуторам, искала работу, пока не прибилась тут: сама батрачкой, а ребята – за пастухов. Застала здесь хозяина, старого очкастого холостяка, и пленника Виктора, который управлялся со всеми работами. Хозяин – то ли учитель из города, то ли еще кто – приехал мать хоронить, да так и застрял, сидит сиднем, не снимая жилетки, книги читает да к рюмке прикладывается. Всем заправляет его двоюродный брат, у которого свое хозяйство по соседству. То и дело приезжает верхом, распоряжается. У него-то рука жесткая, хорошо, что только наездами, не все время здесь.

      – Зачем бабу с пацанами взял?! – кричал он, обнаружив новых работников. – Не хватало полон двор батраков набрать! Объедят, по миру пустят…

      Но потом утих, когда работу увидел.

      Вскоре сам Катерину привез и ржал, как жеребец:

      – Вот тебе еще одна с ребятенком.