Ничья длится мгновение (сборник). Ицхокас Мерас

подошла поближе и уже было раскрыла рот, но тут он глянул сверху вниз, как всегда, и бросил:

      – Жалко тебе их, что ли? А тебя когда-нибудь жалели? Ну?

      Увидела стылые глаза и холодное лицо. Как тогда, возле усадьбы, когда на коленях ползала, обняв его ноги. Свежее, холодное лицо.

      Нет, не надо его просить.

      Лучше любому немцу поклониться.

      Лучше немцу!

      И поклонилась.

      Только сперва детей из деревни привела. А то, не ровен час, потом будет грызть и грызть себя, терзаться от мысли: «Почему я не пошла в деревню?» Когда люди в клетке, нельзя быть врозь.

      Привела детей и отправилась на поклон к немцу.

      Долго ходила по разным зданиям, долго пороги обивала, пока допустили ее к коменданту города.

      Она стояла перед большим столом на слоновых ножищах, но стояла далеко, у самого порога. Немца совсем не видела, только широкий жгучий шрам на правой щеке.

      – Вас? Вас виллст ду?

      Ему было ужасно смешно. Даже слезы выступили на глазах.

      Поманил ее пальцем, приглашая поближе. Потом подошел сам, оглядел ее всю, улыбаясь. Не слушая, что она говорит, сказал:

      – Ах, зо!

      Двумя надушенными пальцами приподнял ее подбородок, затем похлопал по круглой щеке. Посмотрел на ясные синие глаза, на тяжелую косу, уложенную на голове, и высокую грудь.

      Он хлопнул в ладони, и явился еще один.

      – Скажи ей. Я не любитель молодого вина. Скажи, мне нравятся женщины в соку. Зрелые! – Он легонько щелкнул пальцами. – Если даже чуточку перезрелые, тоже ничего… В эту пору и вишня слаще.

      Она смотрела на немца, а грудь вздымалась высоко и часто, ловя ускользающий воздух.

      – Скажи ей, пусть придет вечером… убрать в квартире.

      Лучше немцу…

      Она снова почувствовала мальчика в своих объятиях, как тогда, у реки, когда в кустах мелькнула лукавая рожица, когда он выскочил, весь мокрый, и прижался, обхватил ее шею посиневшими руками, а она сидела, плакала, и рука не подымалась шлепнуть его.

      Ведь это ее мальчик, родная плоть!

      Она сумеет накормить его.

      Первым делом человеку надо поесть.

      Теперь они будут все вместе – трое ребятишек иона.

      Та ночь была, наверное, самой длинной.

      Немец вскоре уснул и захрапел, только багровый рубец горел на правой щеке. Она была тихой и покорной. Как в клети, когда пьяный Антанас приходил смело, будто хозяин, и делал с ней что хотел.

      Она не могла сомкнуть глаз. Ей было не до сна.

      Но подняться и уйти тоже не могла, надо было дождаться утра, получить бумагу, чтобы выручить мальчика. Без бумаги ведь никто не поверит. Разве Антанас поверил бы?

      Теперь уже не так тяжко было: «Зачем я пошла в деревню?»

      Теперь уже не страшит: «Почему я тогда не пошла в деревню?»

      Теперь они будут все вместе: трое ребятишек и она.

      Утром она терпеливо ждала, пока немец умывался, пил кофе с белой поджаристой булочкой, потом сел за стол и взял большой лист бумаги, стал медленно выводить букву за буквой, все поглядывая на нее, поникшую у дверей.

      Он аккуратно