Великие битвы великой страны. Сергей Петрович Алексеев

Собирайся, с государем в баню пойдешь.

      Собрался Гришатка. Ух ты, не каждому от батюшки подобная честь!

      Баня большая, с предбанником. Фонарь с потолка свисает.

      Маленькое оконце в огороды глядит.

      Липовая скамья. Полка-лежанка. Котел с кипящей водой. Рядом второй, поменьше – для распаривания березовых веников. В нем квас, смешанный с мятой. Груда раскаленных камней для поддавания пара.

      Раздевался Гришатка, а сам нет-нет да на государево тело взглянет. Вспомнил про царские знаки. Видит, у Пугачева на груди пониже сосков два белых сморщенных пятнышка. «Они, они», – соображает Гришатка.

      Заметил Пугачев пристальный взгляд мальчика, усмехнулся:

      – Смотри, смотри. Тебе такое, конечно, впервой.

      Зарделся Гришатка.

      – Это царские знаки?

      – Так точно, – произнес Пугачев. – Каждый царь от рождения имеет такие.

      – Прямо с младенчества?

      – Прямо с младенчества. Как народилось царское дите, так уже и сразу в отличиях. Вот так-то, Гришатка.

      Мылись долго. Пугачев хлестал себя веником. То и дело брался за ковш, тянулся к котлу, в котором квас, смешанный с мятой. Подцепит, подымется и с силой на раскаленные камни плеснет. Шарахнутся вверх и в стороны клубы ароматного пара. Квасом и мятой Гришатке в нос.

      Мылся Гришатка и вдруг вспомнил, что забыл он передать великому государю поклон от Савелия Лаптева. Бухнулся мальчик на мокрый пол Пугачеву в ноги:

      – Поклон тебе, великий государь, от раба божьего Савелия Лаптева.

      – Что?!

      – Поклон тебе, великий государь, от раба божьего Савелия Лаптева.

      – Встань, встань, подымись!

      Встал Гришатка, а Пугачев посмотрел куда-то поверх Гришаткиной головы и о чем-то задумался.

      Было это давно, в 1758 году, во время войны с Пруссией. Донской казак Емельян Пугачев находился в далеком походе. Молод, горяч казак. Рвется в самое пекло, в самую гущу боя. Вихрем летит на врага. Колет казацкой пикой, рубит казацкой шашкой. «Бестия, истинный бестия!» – восхищаются Пугачевым товарищи.

      Сдружился во время похода Пугачев с артиллерийским солдатом Савелием Лаптевым. Соберутся они, о том о сем, о жизни заговорят. Пугачев – о донских казаках. Лаптев – о смоленских крестьянах. Сам он родом оттуда. И как ни говори, как ни рассуждай, а получается, что нет жизни на Руси горше, чем жизнь крестьянина и казака-труженика.

      «Эх, власть бы мне в руки, – говорил Пугачев. – Я этих бар и господ в дугу, в бараний рог крутанул бы. А мужику и рабочему люду – волю-свободу, землю и солнце. Паши, сей, живи, радуйся!»

      «Ох, Омелька, быть бы тебе царем, великим государем», – отвечал на это Савелий Лаптев.

      «Эка куда хватанул, – усмехнулся Пугачев. – Да разве может так, чтобы царь – и вдруг из простого народа?»

      «Не бывало такого, – соглашался солдат. – Прав. Не бывало. Да мало ли чего не бывало…»

      Потом судьба разлучила друзей. Прошли годы…

      – Так как, говоришь, Лаптев сказал? – обратился Пугачев к Гришатке.

      – Поклон тебе, великий государь… –