Великие битвы великой страны. Сергей Петрович Алексеев

убежал, не убежал, – сокрушается мальчик. – Эх, как там царь-батюшка. – И думы одна страшнее другой пугают Гришатку: – Убил, убил, зарезал его колодник.

      На четвертый день втащили в подвал к Гришатке побитого солдата.

      – Пить, пить, – стонал мученик.

      Гришатка сунулся к стоящей тут же бадейке, дал напиться солдату.

      Глотнул тот воды, постонал и забылся. Часа через три солдат пришел в себя, глянул на мальчика.

      – Кто такой?

      – Гришатка.

      – За что же тебя, дитятко?

      Не знает Гришатка, как и сказать. Посмотрел на солдата – ни стар, ни молод. Брови густые. Вдоль правой щеки пальца в четыре шрам. Глаза, кажись, добрые, а там кто его знает. Осторожен Гришатка.

      На всякий случай решил соврать:

      – Убег я из крепости. На хутора. К мамке. Словили.

      – А-а, – протянул солдат.

      Около часу они молчали.

      – Значит, убег, – переспросил солдат. – К мамке?

      – Эге, к ней к самой.

      Опять помолчали.

      – К мамке, значит, убег, – начинает снова солдат.

      «Чего это он? – обиделся Гришатка. – Пристал, как репей к собаке».

      А солдат придвинулся к мальчику и продолжает:

      – Вот что: будешь снова бежать, так ступай к Сакмарским воротам. Встретишь стражника – рыжий такой и с бороды, и с усов. Как огонь – рыжий. Рындиным зовется. Шепнешь ему единое слово: «ворон». Он из ворот тя и выпустит. Вот так-то. – Солдат перешел на шепот: – А как повстречаешь батюшку государя императора Петра Третьего Федоровича, то пади ему в ножки и скажи: «Поклон те, великий государь, от раба божьего Савелия Лаптева». Понял – от Савелия Лаптева. А-а, – застонал солдат.

      Не ожидал Гришатка таких речей. Опешил. Переждал. Подумал.

      – Дяденька, – наконец обратился к солдату, – я не к мамке бежал. Я…

      Однако солдат отвернулся к стене и больше не молвил ни слова.

      Сакмарские ворота

      Зима. Забелело кругом. Иней на ветках. Сугробы. Дед Кобылин переставил свою водовозную бочку с колес на сани.

      Вышел Гришатка из заключения – первым делом помчался к валу. По-прежнему ходят дозорные. Пушки в сторону степи дулами смотрят. Город в тревоге. Никаких перемен.

      «Жив, жив царь-батюшка, – соображает Гришатка. – Убегу, сегодня же убегу. Дождусь темноты – к Сакмарским воротам. Увижу рыжего с бородой. Шепну ему слово «ворон» – и поминай как звали».

      Не собьется теперь Гришатка с пути. Небо чистое. Ночи звездные. Разъезды царя-батюшки гарцуют у самого города.

      Стало смеркаться. Собрался Гришатка, помчался к Сакмарским воротам. Подходил медленно, не торопясь, вытягивал шею – здесь ли стражник, что Рынд иным зовется.

      Нет Рындина. Все стражники у ворот то ли черные, то ли вовсе безусые и безбородые.

      – Эх! – вздыхает Гришатка. – Видать, соврал Лаптев про рыжего человека… А может, смена не та?

      Переждал, перемучился мальчик еще один день. Снова явился. На сей раз подошел поближе. Глазеет. Тут он, тут он, с бородой, рыжий. Рванулся мальчишка вперед, как вдруг чья-то рука за шею Гришатку хвать.

      Вскрикнул,