Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль. Владимир Сорокин

изобретатель ничто по сравнению со своим открытием.

      – Да ну, что ты говоришь! Пикассо блестяще рисовал, поразительно чувствовал цветовое равновесие. Так о Дюшане можно сказать, а не о Пикассо. Пикассо доказал, что он гений, что он может всё. Всё. Абсолютно. Не было техники, не было направления, которого он бы не освоил. Он был и дадаистом, и фовистом, и сюрреалистом, и кубистом, наконец…

      – И ни в одном из этих направлений не приблизился к уровню отцов-основателей. Ты посмотри – Брак и Пикассо. Кто работал добросовестней, чище? Брак! Матисс и Пикассо? Матисс! Ну, Пикассо-сюрреалист – вообще жалкий случай. Пикассо-скульптор – тоже! Пикассо комплексный художник, его работы надо рассматривать в целом, в целом! И картины, и скульптуры, и графику, и куклы, и изделия все свезти в один музей, специально для них устроенный, чтобы рассматривать в целом. Только тогда он потрясает. И вовсе не знанием пластики и цветового равновесия, а ме-то-дом. Метод открыт, заклинание найдено, и нет преград никаких. Сегодня кубист, завтра абстракционист…

      – Но это же надо уметь.

      – Не более того, что умеет хороший художник. Ты думаешь, Матисс хуже Пикассо рисовал? Лучше! Посмотри его академические работы, графику. Но он как червяк полз в одном направлении и был, в сущности, блестящим старым мастером.

      – А Пикассо, значит, мастером не был?!

      – Не был.

      – Глупости. Был он мастером, и ещё каким!

      – Пикассо сделал гораздо больше, чем рядовой мастер. Он изменил принципиально сложившийся в девятнадцатом веке эстетизм, научил художников свободе, подлинной свободе. Подобного действительно никто не сделал… это, дорогой мой, и есть подлинное, не на что не по… фу, чёрт, что это?

      Новицкий пугливо отстранился от ложечки, провёл рукой по губам и, открыв рот, вытянул из него длинный волос с приставшими крошками нормы.

      Аккуратов допил чай, смахнул капли с бороды, усмехнулся:

      – Сюрприз.

      – Ниточка Ариадны. Длинный, чёрт…

      Двумя пальцами Новицкий снял с волоса крошки, отправил в рот. Потом скатал волос в чёрный комочек и кинул прочь.

      Комочек неслышно упал на пол.

      – А может, тогда ко мне на хазу? – Васька достал горсть мелочи, стал искать двушку.

      – А что, у меня хуёвей, что ль? – улыбнулся Милок. – Такая же двухкомнатная.

      – Ну, у тебя сосед…

      – Да какие соседи, ты что? Это ты с Гришкой путаешь. У меня отдельная давно.

      – Аааа… Что-то я… действительно… во, две двушки… звони… или, может, мне?

      – Давай я. Я ж её лучше знаю.

      – Вон автомат освободился.

      Подошли к крайнему автомату, из которого выбежал худощавый парень.

      – Чо, не работает, пацан? – окликнул его Милок.

      – Работает.

      Зашли в будку, Васька притворил дверь.

      Милок достал записную книжку, раскрыл:

      – Так… Лэ… Лена.

      Васька вставил монету, передал Милку трубку.

      Милок набрал номер, откашлялся.

      Монета провалилась.