Пояс Богородицы. Борис Гучков

я когда-то.

      Там омут, там волосы моет русалка.

      Я знаю, что там, за корягою, глыбко…

      А то, что вьюны разбежались – не жалко.

      Подобным макаром не ловится рыбка.

      «Беден я. Мне не нужна охрана…»

      Беден я. Мне не нужна охрана.

      Не боюсь скатиться я с вершин.

      Вот вчера с погоста и до храма

      Утром я прогулку совершил.

      Вспомнил дурней детства, оборванцев,

      Чьи затылки вечно грызли вши:

      Коля Пятки Режут, Ваня Манцар,

      Маша Кши и Маня из Курши.

      Где вы жили, я уже не помню.

      Видно, в самой грязной из лачуг.

      Всё бродили по лесу и полю,

      Потроха варили и сычуг.

      Вы на Пасху, тёплою весною

      (О весёлость вечно тёмных лиц!),

      С кладбища кошелкой колосною

      Сотни крашеных несли яиц.

      Вы боялись окрика и палки.

      Колю встретив у церковных глав,

      Стоит, озоруя, крикнуть «пятки!» —

      Коля прочь бросается, стремглав.

      Ребятня любила, вас пугая,

      В меру сил страшнее сделать вид.

      «Кши!» – и прочь за Манею другая,

      Что постарше, грузно семенит.

      Горемыки, вы убрались рано,

      Скоро, словно полая вода…

      Ну, а что до Манцара Ивана,

      Тот нас не боялся никогда.

      В старой, ещё бабушкиной шали,

      Шёл и я на Манцара войной.

      Мы, отстав, друг друга вопрошали:

      «Может, Ваня умный – не дурной?..»

      Вот бреду я городом, скиталец.

      Я бреду, не видя никого…

      В спину мою тычет чей-то палец:

      «Он поэт… Он, знаете, того…»

      «Услышал, наверное, лет эдак в семь я…»

      Услышал, наверное, лет эдак в семь я,

      А, может быть, даже и чуточку раньше,

      Что преобразится Нечерноземье,

      Что мы заживём, как в Техасе на ранчо,

      Что будет, конечно же, сытою старость,

      А наша изба будет шифером крыта.

      «Всего два десятка годочков осталось!» —

      Сказал, как отрезал, весёлый Никита. —

      Позиций своих не сдадим мы без боя!

      Мы фигу покажем Америке грозной!..»

      Во сне я однажды увидел ковбоя,

      Шерифа увидел в конторе колхозной.

      Наивен, доверчив, на лозунги клюнул.

      Сказал за столом – мы поужинать сели:

      «Осушат болота. Подумаешь – клюква,

      Брусника, грибы! Кукурузу посеем!»

      Сестра протирала тряпицею колбу

      От лампы. Гудели январские вьюги.

      И мне от отца ополовником по лбу

      Досталось за дерзкие эти речюги.

      Я плакал в обиде, а мать не сказала

      Ни слова в защиту мою, ни полслова.

      Всё, помнится, что-то вязала, вязала

      И спать улеглась в половине второго…

      Самый сильный на Оке

      В рассветный час, когда Оки

      Тиха была вода,

      Покоренастей мужики

      Шли разгружать суда.

      С протяжной песней, под смешки

      В