Проснется день. Борис Екимов

у тебя дед.

      Мальчик покосился, давая понять, что эта похвала – лишнее.

      Ферма стояла от хутора на отлете, в белом поле, чернея скирдами сена, соломы, силосными курганами. Приземистые строения по окна тонули в снегу. На крышах – пухлые высокие шапки.

      Осень в округе тянулась долгая, с дождями. Лишь к Новому году подморозило, неделю шел снег. А теперь разъяснило. Белесое солнце светило, не грея. Другой день тянул восточный жесткий ветер. Понизу мело. Ленивая поземка дымными ручьями обтекала снежные заструги.

      На ферме, на базах ее стоял птичий гвалт: стайки воробьев перелетали с места на место, ища легкой поживы: тяжелые голуби поднимались сизой тучею, закрывая небо, делали круг и опускались; стрекотали говорливые сороки; чопорное воронье расселось на жердях изгороди в терпеливом ожидании.

      «Беларусь», синий тракторенок, пофыркивая дымом, пробирался глубокой колеей вдоль базов. Из прицепа его, через рукав, сыпалась в кормушки желтая мешанина силоса. Коровы спешили к корму, слетались птицы.

      Мальчик остановил трактор и крикнул:

      – Дядя Коля! Управа не видал?!

      – В водогрейке! – ответил тракторист. – И отец там.

      Последняя скотина выбиралась из темных пещер коровника, от соломенного кургана, что высился посреди база, из-под загата, где в затишке, под ветром, теплей и покойней. Теперь все спешили к силосу, к еде, выстраиваясь над кормушками.

      Баз опустел. И тогда объявился посреди него красный бычок. Маленький, взъерошенный, в сосулях, он стоял на снегу, ноги врастопырку, нитка пупка – чуть не до земли, голову опустил, словно обнюхиваясь.

      Мальчик заметил его, позвал:

      – Быча, быча… Чего тут стоишь?

      Телок поднял голову.

      – Какой-то ты… Мамка не облизала, глупая… – сказал мальчик и погладил по взъерошенной шерсти.

      Бычок еще не походил на скотину, все в нем было детское: мягкая плоть, тонкие, в камышинку, ноги, белые, не затвердевшие копыта.

      Телок тронул носом руку мальчика и глядел на него большими синими, словно сливины, глазами.

      – Ты тут, парень, задубеешь, – сказал мальчик. – Мамка-то где?

      Ждать от телка ответа, тем более от такого, было трудно. Мальчик на приезжего оглянулся, сказал:

      – Надо его хоть к загату отвесть, там теплей. Пошли, – подтолкнул он телка и почуял его хрупкую плоть.

      Телок покачнулся и было упал, но мальчик повел его, оступаясь на ископыченной, колдобистой земле. Он довел бычка да загата – соломенной стены – и здесь отпустил.

      – Вот и стой здесь. Понял?

      Телок послушно прислонился бочком к соломе.

      Мальчик, а за ним приезжий пошли с база, телок проводил их взглядом и закричал тонким блеющим голоском, вытягивая шею.

      – Дишканит, – сказал, улыбнувшись, мальчик.

      За воротами база стоял мужчина-скотник с вилами.

      – Отца ищешь? – спросил он.

      – Управа. Вот ему, – ответил мальчик, показывая на гостя.

      – В водогрейке все.

      – А у вас там телок, – сказал гость.

      – Да… Вчера вроде не было.

      – Значит, отелилась. Чего же вы его не определите никуда?

      Скотник