Проснется день. Борис Екимов

к дому. Но вдруг передумал и заспешил к скотьему базу. Там, в затишке, возле соломенной стены загата, красный телок стоял на том же месте.

      Недолго думая, мальчик подошел к сену, скирды которого высились неподалеку. В прошлые годы, когда домашняя корова Зорька приносила телят, за ними ухаживали мальчик с покойной бабушкой Маней. И он знал, какое сенце нужно маленькому теленку, правда, попозднее. Зеленое, с листиками. Его пучком подвешивали, и телок похрумкивал.

      В большом колхозном скирду найти такое сено было труднее, но мальчик нашел пучок-другой зеленой листовой люцерны и отнес телку.

      – Ешь, – сказал он. – Ешь, живая душа…

      Живая душа… Это было умершей бабы Мани присловье. Она жалела всякую скотину, домашнюю, приблудную, дикую, а когда ее укоряли, оправдывалась: «А как же… Живая душа».

      Телок потянулся к пучку сена, шумно понюхал его. А мальчик пошел домой. Вспомнилась бабушка, с которой жили они всегда, до этой осени. Теперь она лежала в земле, на заметенном снегом кладбище. Для мальчика баба Маня пока оставалась почти живой, потому что он долго знал ее и расстался недавно, и потому не мог еще привыкнуть к смерти.

      Теперь, по дороге к дому, он поглядел на кладбище: в белом поле чернели кресты.

      А дома дед еще не ушел с база: кормил и поил скотину.

      – Деда, – спросил мальчик – телок может на одном сене прожить? Малый. Только родился.

      – Молочка ему требуется, – ответил дед. – Ныне вот наша Зорька должна принесть. Телочка.

      – Нынче, – обрадовался мальчик.

      – Ныне, – повторил дед. – Ночь не придется спать. Караулить.

      Корова стояла рядом, большая, бокастая, и шумно вздыхала.

      А в доме мать готовилась встретить гостя: катала тесто для гусиной лапши, и в духовке что-то спело, сладкий дух горячего печева разносился по хате.

      Мальчик пообедал, убежал кататься с кургана и домой заявился лишь вечером.

      В доме горели огни. В горнице, за столом, сидели приезжий и вся родня. Отец, мать, дед в новой рубашке, с расчесанной бородой, тетка с дядей и сестры. Мальчик неслышно вошел, разделся, пристроился на кухне и поел. И лишь тогда его заметили.

      – А нам и в глаза не влезло, что ты пришел! – удивилась мать. – Садись с нами вечерять.

      Мальчик мотнул головой, коротко ответил:

      – Я поел, – и ушел в дальнюю комнату. Он стеснялся чужого.

      – Ух и натурный, – попеняла мать. – Прям старичок.

      А гость лишь глянул на мальчика и тотчас вспомнил о теленке. Вспомнил и сказал, продолжая начатый разговор:

      – Вот живой пример. Теленок, этот, на базу. Ведь колхоз должен лишней скотине радоваться.

      – А вот нам такие телки – одна морока, – засмеялся хозяин дома и серьезно добавил: – Не числится – и шабаш. Тама, на ферме, на Большеголовке, от своих криком кричат. По-пожарному. Дохнут они. Их уже ставили на вопрос. Одного заведующего спéшили, другому – не слаже.

      – Дожилися… Хозяева… – покачал головою дед.

      А мальчик зажег свет в комнате-«боковушке», пристроился на кровати с книжкой. Но не читалось. Рядом, через комнату, сидели