Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин

пока речь об этом не идет.

      Сейчас вокруг, как подвыпившие черти, поют и пляшут компромиссы.

      3

      «Над сутью бытия нависало что-то страшное. Люди не понимали что именно, но уже метались в поисках выхода. И не находили его».

      Надежда отложила книгу. Что-то в ней было, как сказал бы Сталин, «невкусно». Но – что?

      Она опять углубилась в чтение:

      «У одних было ощущение, что они обмануты. Другим, казалось, что кого-то обманули они.

      И вот это непонимание обоих обстоятельств томило души и рвало на части уставший от непонятности разум».

      На этот раз она отшвырнула книгу. Ведь ей хотелось чтением поднять себе настроение. А получалось все наоборот.

      Значит, и в другие времена существовали аналогичные с нынешним ситуации и человек не знал, как справиться с ними и потому метался, изнуряя себя и других.

      Она давно открыла свою несовместимость с мужем.

      В чем она была, объяснить было одновременно легко и трудно.

      Ну, во-первых, возрастная разность. Все же двадцать два года – это – в ее понимании – целая эпоха. Когда она родилась, он уже угрюмо шел к зрелости. Почему – угрюмо?

      Потому что радость, думалось ей там, в Царицыне, где, собственно, все началось, могла доставить ему только она. Ибо первая жена Екатерина, Кэтэ, как все ее звали, в силу многих причин, не могла быть женой революционера. В лучшем случае она явилась пробным камнем при строительстве храма высокой нравственности и всепобеды над собой.

      А потом она, явно Надежда, написана ему на роду.

      И не корявым почерком, а аккуратной гимназической вязью, которой пишутся обреченные на забвение любовные записки.

      Он когда-то спас ее, выхватив у моря, которое с удовольствием взяло бы Надю на роль русалки.

      Он – не дал. Еще без определенной корысти. Корысть придет потом. Явится, чтобы спугнуть с ее плеча ангела-хранителя.

      Как-то Николай Иванович Бухарин ей сказал:

      – Настоящая жена, как великая певица, должна вовремя умолкнуть.

      И когда Надежда до конца не поняла о чем речь, пояснил довольно прозаически, на примере, который не убедил.

      А в ту пору в Москве только и было разговора: почему вдруг перестала выступать перед публикой звезда цыганского романса Изабелла Юрьева.

      В двадцать девятом она «замолчала». Что стало причиной, никто объяснить не мог. Но больше ее голоса никто не слышал.

      Нет, Надя не способна молчать тогда, когда не молчится.

      Когда что-то хочется не просто сказать, а и ввязаться в спор. Даже с самим вождем, по совместительству являющимся ей мужем.

      Единственные, кто ее в Кремле понимал – это Молотовы. Особенно Полина. И Вячеслав Михайлович тоже.

      Но Жемчужная более того. Она, кажется, наперед угадывает все ее желания и поступки. И это именно она посоветовала Надежде не демонстрировать развод, уехав с детьми к отцу в Ленинград.

      – Это испытание судьбы, – сказала она. – И его ты должна пройти с честью, поскольку обрекла себя быть единственной для самого Первого.

      Надежда