Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин

наземь летели кресты.

      И гнали в каменоломни

      Таких, как ты.

      Первой передернула плечами Жемчужная, заметив, что бутылка, которая стояла перед поэтом, пуста.

      Но Сталин вдруг расслабился усами.

      Не улыбнулся и даже не усмехнулся, просто сотворил непонятное преобразование на лице.

      И попросил:

      – Прочтите что-нибудь еще.

      – Менее ядовитое, – подсказала поэтесса.

      Пожилой ничего на это не ответил.

      И даже, показалось, что решил проигнорировать просьбу вождя. Но именно Сталин уловил, что ему надо.

      Сам лично налил стопку водки и – двумя пальцами – подал стихотворцу.

      Тот выпил, не закусывая, и начал:

      Душу казню на бумаге Я.

      Что-то в этом – топорное,

      Рядом – белая магия,

      Рядом – магия черная.

      И между ними – зародышем,

      Нежным сперматозоидом,

      Некой породы уродыша

      Мается тень гуманоида.

      Того, что погряз в обещании

      Вырасти и прославиться,

      Того, кто привел к обнищанию

      От непомерной зависти.

      А черная магия давит все

      До самой кончины и дальше,

      Лишить его главной радости,

      Хотя б умереть без фальши.

      С этими строками он встал и двинулся на выход.

      И единственным, кто аплодировал ему вслед, был Сталин.

      5

      Атеистический ум религиозней любого другого, до фанатизма погрязшего в безнадежно-наивной вере.

      Но одно не учитывается безусловно: атеист тот, кто стоит перед пустотой как при жизни, так и после нее.

      Хотя ему и претит считать, что он сперва произошел от амебы, чтобы стать обезьяной, а потом, пройдя через все хитрости и повороты природы, наконец сделается человеком.

      И сразу настолько умным, чтобы просчитать свою сущность от зачатья до понимания того, что смерть есть последняя субстанция запрограммированного существования.

      Бухарин особенно не размышлял о том, о чем сейчас идет речь. Хотя и был стопроцентным атеистом.

      Но безбожие его не было воинствующего толка.

      Он просто знал, что его ожидает на этой земле, а о загробной жизни не задумывался по банальной причине, что ее нет. И суеверен он был тоже не настолько, чтобы шарахаться от перебегающей дорогу черной кошки.

      И все же что-то было, что как-то исподволь, но сеяло в нем сомнения.

      Не перебежала дорогу, а этак торжественно, прошествовала перед ним черная кошка, и через час или чуть больше узнал он, что умер Свердлов.

      Увидел во сне пляшущего на чьей-то свадьбе Маяковского. Как тут же был сражен известием, что тот пустил себе пулю…

      – Куда? – спросил самого себя Бухарин. Ибо насмерть забыл, куда пустил себе Маяковский пулю в сердце или в лоб. И это его размышление прервал стук в дверь.

      – Вам письмо.

      Конверт был неряшлив, как давно не знавший домашнего уюта человек.

      Вскрыл.

      Один листок.

      И – тоже цвелой – бумаги.

      И – стихи.

      Не все забыто, что потеряно,

      Лишь время гложет, как вампир, –

      Вчера