Люди сороковых годов. Алексей Писемский

то, что если господина Вихрова выгонят, то я объявляю всем, вот здесь сидящим, что я по делу сему господину попечителю Московского учебного округа сделаю донос, – произнес Николай Силыч и внушительно опустился на свой стул.

      Инспектор-учитель отвернулся от него и обратился к другим учителям:

      – Вы как думаете, господа?

      – Лучше оставить, – произнесло несколько голосов.

      – Извольте в таком случае! – сказал инспектор-учитель и поспешил уйти.

      – Лучше оставить, лучше! – пропищал ему вслед Николай Силыч и высунул даже язык.

      Отец Никита только развел руками. Он всегда возмущался вольнодумством Николая Силыча.

      Павел все это время стоял бледный у дверей залы: он всего более боялся, что если его выгонят, так это очень огорчит старика-отца.

      – Что же? – спросил он, усиливаясь улыбнуться, вышедшего из совета Николая Силыча.

      – Проехало мимо, оставили, – отвечал тот.

      Павел вздохнул свободней.

      – Очень рад, – проговорил он, – а то я этому господину (Павел разумел инспектора-учителя) хотел дать пощечину, после чего ему, я полагаю, неловко было бы оставаться на службе.

      Николай Силыч только с удовольствием взглянул на юношу и прошел.

      По бледным губам и по замершей (как бы окостеневшей на дверной скобке) руке Вихрова можно было заключить, что вряд ли он в этом случае говорил фразу.

      – Оставили, господа! – сказал он товарищам, возвратясь в класс.

      – Ура, ура! – прокричали те в один голос.

      – Ну, теперь я и другими господами займусь! – сказал Павел с мрачным выражением в лице, и действительно бы занялся, если бы новый нравственный элемент не поглотил всей души его.

      XII

      Кузина

      Павел перешел в седьмой класс и совсем уже почти стал молодым человеком: глаза его приняли юношеский блеск, курчавые волосы красиво падали назад, на губах виднелись маленькие усики. В один день, когда он возвратился из гимназии, Ванька встретил его, как-то еще глупее обыкновенного улыбаясь.

      – Дяденька ваш, Еспер Иваныч, приехал-с, – сказал он, не отставая усмехаться.

      – Ну вот и отлично, – проговорил Павел тоже обрадованным голосом.

      – Они нездоровы оченно! – продолжал Ванька.

      – Как, нездоров и приехал? – спросил с удивлением Павел.

      – Их привезли-с лечить к лекарям… Барышня к ним из Москвы тоже приехала.

      – Воспитанница, что ли?

      – Да-с!.. Анна Гавриловна присылала кучера: «Скажите, говорит, чтобы барчик ваш побывал у нас; дяденька, говорит, нездоров и желает его видеть».

      – Я сейчас же пойду! – сказал Павел, очень встревоженный этим известием, и вместе с тем, по какому-то необъяснимому для него самого предчувствию, оделся в свой вицмундир новый, в танцевальные выворотные сапоги и в серые, наподобие кавалерийских, брюки; напомадился, причесался и отправился.

      У Еспера Иваныча в городе был свой дом, для которого тот же талантливый маэстро изготовил ему план и фасад; лет уже пятнадцать дом был срублен,