Цепи его души. Марина Эльденберт

касается завязок на талии, и обручи оседают к моим ногам вместе с волнами атласа.

      Прикосновение-воспоминание – к обнаженным плечам, заставляет все внутри сжиматься. Сладко, от бесстыдного предвкушения, перетекающего в легкий будоражащий страх. Я чувствую, как холодный воздух скользит по коже, оттеняя след горячих ладоней. Это платье не предполагает нижней рубашки, поэтому сейчас на мне только корсет и панталоны.

      Ах, да. Еще туфельки с чулками, но думать об этом как-то странно. Особенно сейчас.

      – Шарлотта.

      Орман разворачивает меня лицом к себе, прямо так, в ворохе тряпок.

      Поднять на него глаза… наверное, раньше я бы просто не осмелилась, но сейчас поднимаю. Не знаю, что сейчас отражается в моих, но в эту минуту Эрик подхватывает меня на руки и несет к кровати.

      Теперь я все превращаюсь в одно сплошное оголенное чувство. Там, где грубая ткань его пальто касается моей кожи, она начинает гореть. Там, где касаются его руки – плавиться. Прохладный атлас напоминает о постели, на которой я лежала, когда он меня рисовал. Веревки, стягивающие тело, касающиеся меня везде. От воспоминаний о них по телу проходит дрожь, от кончиков пальцев до макушки, как по звенящей струне. Ловлю взгляд Ормана и понимаю, что тереблю прядь, наматывая ее на палец.

      – Почему ты дрожишь? – хрипло спрашивает он. – Замерзла?

      Пальто летит на пол, следом за ним – фрак и шейный платок. Орман раздевается, глядя мне в глаза, и этот взгляд (неотрывный, глубокий, темный) заставляет меня гореть, хотя в комнате свежо.

      Нет, я при всем желании не могу сказать, что я замерзла.

      – Нет. Просто…

      – Просто? – Он опускается рядом со мной на кровать, стягивая с меня туфли. Касается пальцами лодыжек, пробегается по ноге до колен, снимает чулки. Сначала один, затем второй, повторяя каждый оголившийся дюйм кожи пальцами, и я подавляю желание отползти подальше. Просто потому, что это так неестественно для меня, так… ново и остро.

      – Нет, ничего.

      Смущение затапливает меня целиком, когда по щелчку его пальцев над нами вспыхивают магические светильники.

      Первый, второй, третий.

      Шары рассыпают свет, поэтому сейчас мне хочется отодвинуться и натянуть одеяло до подбородка.

      – Зачем?.. – спрашиваю я.

      Получается низко, незнакомым мне голосом, идущим из глубины груди.

      – Потому что я хочу видеть тебя. Всю. – Он касается прядки, падающей мне на лицо, заправляет ее за ухо. А потом подается вперед, и я отклоняюсь назад – неосознанно. До той минуты, когда чувствую, что дальше просто упаду без опоры, но Орман не останавливается.

      – Везде, – произносит он.

      Так, что я краснею даже раньше, чем до меня доходит смысл его слов. А потом он ослабляет шнуровку корсета (едва-едва) и тянет его вниз. Медленно, по ставшей безумно чувствительной груди, по напряженным соскам, цепляя их грубой тканью. Перед глазами темнеет от острого, яркого наслаждения, с губ срывается стон (раньше, чем я успеваю его поймать). Кусаю губы, чтобы прийти в себя, но в себя