Дорога из жёлтого кирпича. Анастас Волнян

безумном воздухе, смешанном во рту и носу с рыжими комками волос, и правда разливалась нееееега. Нега неслась по весь опор. Предостережения гумеровы растворились: жизнь била ключом – по тройной цене, по четверной. И совсем где-то рядом плескалось счастье.

      Когда из розовых облака стали фиолетовыми и потухли, а Дед устал вглядываться со двора в поле – товарищи уж располагались на ночлег в Москаленках – полузаброшенном селении в десятке вёрст от Глухова. Поднятая пыль улеглась и стала сумерками, с ней же улегся и дедов вздох – всё равно маята одна с этими конями. Что совой об пень, что пнём об сову. Тизо, протрезвев от восторга, начинал причитать: «зря мы украли лошадок-то, что теперь будет», – а дед смирился и вздохнул даже с облегчением.

      Коньки сами дорогу найдут, – сказала, потрепав Негу по шее, Элли. Потрепала и Тизо сочувственно.

      Перед ними дрожал мелкими огоньками Глухов. Скудное это скопление света на великой равнине было стольным градом Левобережной с незапамятных. Даже храм для освященья гетманов тут имелся. Нынче, правда, не до гетманов земле сей было. А Москаленки – что ж, на то и Москаленки – сбоку-припёка: посверкивали неподалеку, а были здесь всегда и еще раньше, ибо москаль хохла всегда припекает.

      В Москаленках жила Аксинья. Откуда Гумер и Элли могли знать крепко стоявшую обеими своими справными ногами на земле Аксинью, было темно. Откуда же она могла их знать – и вовсе неясно. Однако вместе с их появлением на пороге, щеки ее расцвели довольным румянцем созревшего яблока.

      Село и правда было убогим: ни машин ни следа, ни асфальта, ни даже электричества. Покосившийся нужник во дворе, с собой фонарь под металлическим колпаком, который на крючок вешать, чтобы в дрянь не угодить.

      На глинистой дороге посреди поселка – круглобокий плешеватый ослик. Еще подалее – лужа со звездами. Ну и еще подальше – Аксинья с румянцем да грудью вздымленной. Едва зашли, захлопотала, заохала. Аксинья, суеверная, через порог не здоровалась, а дверь за собой гостю закрывать не велела: только хозяину – чтоб гость не притащил с собой с дороги духов.

      Из суеты этой вперемежку с ритуалами поначалу было мало толку, зато сделалось понятно: быть им желанными гостями. Хоть и как спорадическому снегу на глову непокрытую. Тмина тут же запекло любопытство, а Тизо по привычке сделалось неловко. К прочему обнаружил он до неприличия откровенно порвавшийся носок на большом пальце правой ноги.

      Тмин любовался местом: не только поздних признаков цивилизации не было видно, но и даже обыкновенных лампочек – одни только бутылки со свечами. Уют. Аксинья была бабой крупной и ласковой, тут же поставила на плиту котелок, что-то туда нашпиговала, затрепала Элли по щеке, углядела рваный носок Тизо (да прозрела рваное сердце), скромно засунутый за другую ногу, громко забеспокоилась о дырке. Тизо испугался и хотел было схорониться в углу, но Аксинья его оттуда извлекла и вручила шерстяной носок умершего мужа, сама вязала. Пришлось надеть. Шерсть была хорошая, ногам быстро стало жарко, но Тизо решил терпеть: неловко