Дорога из жёлтого кирпича. Анастас Волнян

уютным, если бы не был столь опутывающе вездесущим.

      Тмин обошёл все городские забросы – желтоватые, изжелта серые и тускло-жёлтые, постоял на горбатом мостике через поросшее травой искусственное русло. Пересохший водоёмчик был выложен крупным камнем. Делал всё, чтобы не возвращаться в маленький бежево-желтый номер, но оказывался будто просто в номере покрупнее. Даже навстречу здесь попадались дети в одних яичных, канареечных и лимонных футболках, а мамаши несли песочные сумки.

      Исследовал место, избегая Белопустыни – пустынь она и есть пустынь, куда ему в монашее? А вдруг и у них в руках жёлтые сумки да рясы жёлтые на них, да зубы, да глаза? Откровенно говоря, было место для опасений: если уж и пустынь их такая же белая, как и берега, то и не по себе, и зря таскаться. Нужно же ещё во что-то верить!

      На открытке раз видал он первоначальную Белопустынь: стены, между прочим, белые-белые, выстроена, как на праздник, а крыша – высокая и темно-зелёная, закрученная, как рога Моисея. Не было больше этой белой церкви с зелёными её рогами – стёрло всё предыдущей эпохою, кануло. И пошловатые жёлтой же плиткой выложенные дорожки не вели в Изумрудный город.

      Волшебников и ведунов здесь, по-видимому, тоже не осталось. В больших клумбах кисли какие-то жёлтые цветочки, вроде бархатцы, в голове – невзрачные мысли. На столе – жирное пятно, в которое вляпался смачно Гумер, на скатёрке – хлебные крошки.

      Время здесь текло незаметно. Дате основания селения значения никто не придавал, когда оно здесь появилось было неясно. Историческая его незначительность началась году в 67-8-9-10-11. Тысяча восемьсот. Девятнадцатый то бишь век. Да так и растянулось во времени к бесконечности.

      Селение задумывалось как прижелезнодорожное, и действительно подпирало плевочек станции. А, может, подпирало и монастырь: монастырь там был ещё раньше – веке в семнадцатом. И человек 17, включая сторожа. Семнадцать семнадцать. Вот и всё. Монастырик терялся за желтками зданий – укроп в яичнице.

      Через пересохший прудик туда и обратно, туда и обратно по горбатому мостику ходил ежедневно Тмин, не находя ни места себе, ни дороги. Цветочки кисли, скульптуры мокли, солнце выпивало желточки цветов. Потерялись Тизо, Гумер и Элли. Не скрылись ли и они, как Чёрная, в гладь озера? В песок? Может быть даже давно? И что он делает здесь один? Не прибило ли Тмина, как пыль к земле, еще в девятнадцатом веке? А он и не заметил. Неужто он столько спал в своей бежевой комнате… Мог быть любой год – так же, как и год основания этого места: 9-10-11…. Или уже 18ый? Вопросу о дате не придавали значения даже местные, вот и он здесь пропал безвременно, смирившись с исторической своей незначительностью.

      Однажды он увидел Элли. Пахло, как всегда, сыростью и пылью. Она сидела в зеленой металлической беседке на желтой лавке – жёлтая канарейка в клетке. Платье канареечное и волосы. Он взял недоверчиво их в руку, пощупал, раскатал между большим и указательным пальцем.

      Да у тебя такие же, – усмехнулась