Женевьева спасает Париж. Книга первая. Екатерина Нигматулина

на полуслове Поля фарфоровый голос. – Кристоф, ты только посмотри, что творится! Ну-ка марш домой! За тобой родители уже приехали, ждут тебя полдня, а она тут стоит, обнимается! Безобразие!

      Жижи быстро поднималась по холму с не успевающим за ней, семенящим сзади месье Леруа.

      – До следующего года, – шепнула она Полю и, не оглядываясь на бабушку, быстро побежала вниз к дому. Женевьева давно усвоила, что в такие моменты, грозу никак уже не остановить, ее можно только переждать.

      – Здравствуйте, мадам де Буссак! – покраснел Поль.

      – Я тебе дам «здравствуйте»! – погрозила ему Жижи и пошла вслед за Женевьевой, что-то бурча себе под нос про современную молодежь.

      Месье Леруа тоже, пока был в зоне видимости Жижи, погрозил Полю кулаком, а как только они с Женевьевой скрылись, пожал плечами. Поль вздохнул, аккуратно положил на траву букет, который так и не успел подарить Женевьеве, и медленно пошел домой.

      Глава третья. Месье Матьяс нападает на Достоевского, удивляется и ест бри-де-мо

      Месье Матьяс сидел на лавочке прямо напротив дома тринадцать по набережной Конти и спорил с дамой неопределенного возраста с хомячьими щеками о том, стоит ли читать Достоевского подросткам с еще не сформировавшейся психикой или нет. Месье Матьяс страсть как любил русскую литературу и страсть как не любил Достоевского. Он считал его напыщенным беллетристом, который отчаянно подражал Диккенсу и, к тому же, растягивал и раздувал свои произведения, как нелепые монгольфьеры, исключительно ради количества слов, за каждое из которых он получал гонорар.

      – Что вы? Ну что вы такое говорите? Нет-нет, это абсолютно невозможно! – щебетала дама неопределенного возраста с хомячьими щеками высоким потрескивающим фальцетом. – Достоевский пишет сложную русскую душу, он пишет каждого из нас! Он учит нас сопереживать, сочувствовать! Вы читали его «Дневники из подполья»? Это же истинный шедевр. Даже самые падшие люди заслуживают сострадания. Как можно не любить этого великого русского? Он так близок нам, французам. – Дама сделала широкий жест рукой, видимо, призванный обозначить широту души то ли русской, то ли французской.

      Дама неопределенного возраста с хомячьими щеками так округляла глаза и без того полный рот, что в своем баклажанового цвета пальто становилась похожей на большую сиреневую тыкву с короткими ручками, отчаянно защищающую честь Федор Михайловича. Месье Матьяс нахмурил брови, поправил круглые очки в тонкой оправе и стал еще импозантнее прежнего. Со своего возвращения он, очевидно, немало времени посвятил своему внешнему виду: довольно длинные густые волосы были аккуратно зачесаны назад, борода и усы обрели идеальную форму, а длинный пиджак и узкие брюки были безупречно выглажены.

      – О мадам, – не выдержал месье Матьяс, – если бы каждый из нас убивал мерзких старух для того, чтобы найти свое величие!

      – Это же душевные переживания и тупик сознания молодого, неокрепшего еще человека. Все существо книги заключается в том, чтобы, несмотря на это, полюбить Родиона. О, как вы