Женевьева спасает Париж. Книга первая. Екатерина Нигматулина

и бесконечные разговоры на лавочке (вот еще неделя ожидания!). Я не говорил с парижанами уже почти век, а они хотят, чтобы я молчал неделю,» – подумал месье Матьяс, поднимаясь по винтовой лестнице, которая, слава богу, все точно так же скрипела, как и сто лет назад.

      Если бы счастливый, мечтавший о спокойствии в этом неспокойном городе месье Матьяс знал, во что ему придется ввязаться в плавящемся тринадцатом году двадцать первого века, он, может, и отложил бы свое возвращение еще на сорок четыре года (такая возможность предоставлялась всем бессмертным, но, честно говоря, никто ею никогда не пользовался), однако провидением и предсказаниями, как придется вскоре убедиться Моррису Матьясу, занимались совсем другие службы, поэтому мысль о застеленной Клодетт белыми простынями кровати отчаянно радовала его.

      Глава вторая. Женевьева охотится за пчелой, обедает и думает о том, как бы сбежать

      По вязанной крючком салфетке ползла наглая жирная пчела. Жирная она была по понятным причинам своей значительной откормленности нектарами нормандских яблонь, а наглая – потому что Женевьева уже добрых полчаса пыталась заставить ее вылететь в окно, но все было напрасно. Пчела то останавливалась, то начинала быстро семенить острыми ножками, вертя туда-сюда головой, то, жужжа, подлетала к окну, но, будто передумав, возвращалась обратно на стол. Женевьева сидела, упершись подбородком на руки, и пристально следила за насекомым: что-то ей крайне не нравилось в этом пузатом мохнатом теле, все ближе и ближе подбирающемся к ней.

      Пчела была слишком большая для обыкновенной пчелы. Женевьева отчетливо могла рассмотреть свое отражение в ее глазах, похожих на огромные фасолины. «Интересно, у всех пчел зеркальные глаза или только у этой?» – подумала девочка вслух. Пчела остановилась и неподвижно застыла, зацепившись лапками о салфетку. Женевьеве показалось, что она может рассмотреть каждый неестественно идеальный волосок на ее теле и с точностью до миллиметра нарисовать все изрытые коричневыми нитями прозрачные крылья. Девочка аккуратно, стараясь удерживать взгляд пчелы (было очевидно, что пчела, будто загипнотизированная, тоже на нее смотрит), протянула к ней руку. Пчела очнулась, энергично задвигала усиками и невозмутимо отползла назад, а когда Женевьева попыталась ее схватить, резко выкинув руку вперед, насекомое забило крыльями, зажужжало и ловко взлетело. Воздух заскрежетал, разбиваясь о тонкие невесомые крылья насекомого, и девочка поежилась. Где-то на барабанной перепонке неприятно зацарапало железом. Она зажала уши руками и зажмурилась: были звуки, которые она не могла терпеть с детства.

      – Ну какая же ты мерзкая! – сказала вслух Женевьева, осторожно снимая когда-то белоснежную тряпичную кеду с ноги и занося ее над насекомым в угрожающем недвузначном жесте. Пчела замерла и обиженно, как бы говоря девочке: «Эх ты», посмотрела на девочку.

      – Женевьева! Обедать! – послышался фарфоровый голос