Женевьева спасает Париж. Книга первая. Екатерина Нигматулина

он ценил каждый свой стул и комод, напоминавшие ему о предыдущих возвращениях. Единственное, почему он все-таки брал плату, это покупка новых книг для своих лотков и вкусная еда – поесть месье Матьяс любил почти так же сильно, как и книги и пошив идеальных костюмов. Человек в любом веке не имеет право безобразно выглядеть. Еще Толстой говорил, что ходит к дорогому портному, потому что у него нет времени на паршивого. У Матьяса времени было хоть отбавляй, не хватало на плохих портных терпения.

      Он сел на лавочку и отломил хорошо прожаренный хрустящий багет, купленный утром на углу улицы в булочной у внука месье Лежандра, у которого месье Матьяс покупал багеты еще сто лет назад. «Каста булочников, – подумал месье Матьяс, – хоть и не была бессмертной, держала марку лучше остальных сквозь все столетия и даже, пожалуй, делала все большие и большие успехи». Багет был мягкий и воздушный внутри, а корочку имел тонкую, как лед. Месье Матьяс с нескрываемым удовольствием развернул кусок золотого текучего бри-де-мо, купленного у Твигги, разговорчивой продавщицы сыров, с которой месье Матьяс успел уже подружиться на рынке Сен-Жермен (первое, что должен сделать каждый уважающий себя француз в новом месте, где бы он ни оказался, это найти себе булочника и сырную лавку, верность которым стоило хранить потом всю жизнь), и густо намазал его на хлеб. Сыр пах сеном и осенью. Из текстуры упругого хлеба и кремового сыра получался прекрасный гутэ. На сыр, как оказалось, претендовал не только месье Матьяс. Та самая глухая белая кошка с синими глазами, которую Моррис нарек про себя Бланш, то ли от своей глухоты, то ли от упрямства уступать лавочку месье Матьясу не собиралась. Сначала месье Матьяс на нее шикал. Потом потребовал у Марион вызвать службу по надзору за животными Парижа, но те, приехав, сказали, что не имеют права ничего с ней сделать, так как кошка честно служит в Музее искусств и ремесел и имеет полное право выбирать себе любое место жительство. В конце концов месье Матьяс сдался: хоть он и не разрешал ей залезать к себе на колени («Вот еще! Ты испачкаешь мне все костюмы своей шерстью!») и никогда ее не гладил, сыром все же подкармливал.

      Запив все это хорошим глотком сидра, месье Матьяс невольно вернулся к тем наблюдениям, от которых его отвлекла тучная любительница Достоевского. То, что происходило в Париже этой осенью, не нравилось старику: люди стали дергаными и гораздо меньше подходили и заговаривали с букинистами. Каждый человек в XXI веке вдруг стал сам себе мир, вполне виртуальный и недостаточно реальный. Букинисты ударились туда же, многие сидели и разговаривали с телефонами, а не с людьми, стали рассеяны, а уж память у многих, из тех, кто вернулся раньше месье Матьяса, и вовсе никуда не годилась. Все всё забывали. А ведь первый экзамен, который сдавал любой претендент на роль бессмертного, был именно на запоминание объемных текстов. Месье Матьясу в свое время пришлось цитировать сцену борьбы с мельницами из «Дон Кихота» и сто пятьдесят третий сонет Шекспира.

      Месье Матьяс даже