Жизнь волшебника. Александр Гордеев

За сына можно не переживать! Никакого ущерба в нём нет. Так что будущее

      обеспечено! Ух, какой каменюга-то кувырком сваливается с души! Огарышу становится так легко,

      что даже выпить хочется.

      – Ну, ты сильно-то не того! – сходу прикрикивает он, входя, наконец-то, в свою настоящую роль.

      – Ладно, видишь ли, ему! Башку-то тоже надо на плечах иметь! А то нагуляешься тут!

      Эх, хорошо, когда есть сын, на которого можно и авторитетно прикрикнуть…

      ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

      Почему всё не так?

      Роман не знает, куда от матери глаза деть за свои ночные похождения. Она, растерянная, в

      первые дни вроде бы и мирится с его свиданиями, но, узнав, что Наташка почти каждую ночь

      бывает у них в тепляке, едва не взрывается от возмущения.

      – Ну, в общем вот что, друг мой ситцевый, – тяжело дыша, говорит она ему после первого

      шквала не самых изысканных выражений, – чтобы ты эту сучонку больше сюда не приводил! И не

      маши рукой-то, не маши! – кричит она, даже пристукнув кулаком по столешнице. – Вот придётся

      тебе на ней жениться, так попляшешь!

      Брошенное матерью в сердцах заставляет присесть и задуматься. А если и в самом деле так?!

      Ну, а что в таком случае делать? Это первая близкая ему женщина. Как обойтись теперь без

      запаха её волос, без ощущений её упругого тела? Именно с Наташкой всё, вложенное в него

      природой и определяемое отцом как «дурь», находит выход и успокоение. Уже само её

      существование даёт Роману ощущение уверенности в жизни, делает его мужчиной. Никогда

      раньше не чувствовал он себя таким трезвым и самодостаточным. Как же отказаться от неё?

      Роман думает об этом целый день, гвозди влетают в штакетины и прожилины, как в масло, а

      решения нет. Да и как оно, это решение, придёт, если мечтается-то весь этот день лишь об одном:

      скорее бы вечер и – Наташка.

      Сломанного штакетника почему-то больше всего в центре около правления совхоза

      (специально его тут ломают, или что?), там, где всё движение села как на ладони. Отец, отмечая,

      кто куда едет и что везёт, комментирует хозяйственный смысл каждого перемещения.

      Бестолковщины в этом движении, по его мнению, столько, что раздражение своё он передаёт лишь

      самыми доходчивыми, первыми и прямыми, незатейливыми выражениями.

      Наиболее густым наслоением матов кроет он всякий раз проезд коричневой директорской

      «Волги». Эта машина умеет ходить как-то необычно: медленно, вкрадчиво, бесшумно. Даже в гору

      она катится будто сама по себе, существуя вместе с хозяином в отстранённом, чуть нездешнем

      мире.

      – Токо бензин зря жгёт, – злится отец. – Хотя чо же ему не ездить? Залил с утра полный бак и

      катайся себе. Ты думашь, он куды-то по делу? Не-е-е. Вот останови да спроси: Никита Дмитрич,

      будь добр, скажи, куды поехал? Так вот точно говорю – не знат.

      Роману директор Трухин (которого за глаза называют Трухой) помнится по пожару,

      случившемуся