Жизнь волшебника. Александр Гордеев

чувства, испытанного тогда в вагоне. Взять бы

      Свету за плечи и заглянуть в глаза, как сделал это Витька с Любой. Вот тогда-то, может быть, и

      прошило бы их души сквозной пронзающей молнией. Только и всего. Ему и нужно-то лишь чуть-

      чуть ласки и внимания. Да он и сам оставит её как можно дольше нетронутой и заветной, если в

      нём затеплится чувство. Но как относиться с теплом к холодной льдине? Скорее всего,

      сдержанность Светы от наставлений матери и подготовки её в образцовые жёны. Конечно, в

      будущем, помня такие примерные пионерские прогулки с ней, Свету ни в чём не упрекнёшь. Но что

      делать с ней сейчас? Ходить, выжидать, уговаривать, скучно и молча сидеть на лавочке? А если

      она и по жизни окажется такой же холодной и неприветливой? Откроешь, наконец, дверь этого

      холодильника, а там – Северный Полюс! Главное же, что вся эта ситуация начинает затвердевать.

      Мать смотрит на него теперь почти умильно и успокоенно, а Галина Ивановна, встречаемая где-

      нибудь на улице, – пристально и придирчиво, как на своего… И Роману кажется, что он входит в

      какую-то большую ложь.

      И вдруг вся эта неловкая, тягостная диспозиция в одно мгновение ломается вроде как сама по

      себе и до изумления просто. Возвращаясь с очередного серого свидания со Светой, Роман

      30

      сталкивается около клуба с Наташкой Хлебаловой. Разговор сходу завязывается какой-то игривый.

      Роман, вроде бы шутя, но осторожно, как и к Свете, притрагивается к ней и тут же, ещё и не успев

      ничего осознать, прижимает полностью, чувствуя, что здесь ему позволяется куда больше. Ещё

      какие-то минуты назад женское представлялось Роману упругим, отталкивающим полотном, и

      вдруг в этой неподатливой стенке обнаруживается мягкий, жаркий провал, в который уже само

      звенящее тело ухает, как в воду, легко отмахнувшись от рассудка и всяких там принципов и

      установок. Ох, как плавят Романа эти первые, но почему-то уже умелые объятия! Да что объятия!

      Наташка позволяет ещё и не те головокружительные вольности. Вчерашний солдат шалеет от её

      тугого, свежего и, как ему кажется, очень уж женского тела в скользком шёлковом платье с

      красными маками, от запаха распущенных волос, пахнущих дневной сухой пылью, травой и

      вечерней свежестью, отчего-то особенно ощутимой именно в волосах. У Наташки всё как

      накаченное: и грудь, и попка – кажется, плоть просто рвётся из неё, всюду создавая упругий

      подпор. Время с объятиями, поцелуями и обжиманиями на какой-то случайной лавочке кажется

      сплошной охмеляющей ямой – его как будто нет, оно обнаруживается лишь на кромке, на берегу

      встречи в три часа ночи. Проводив Наташку домой до палисадника с густой черёмухой, Роман не

      может освободиться от накопленного желания. Пальцы помнят её тело, и эти ощущения так

      потрясающе достоверны. В брошюрках для юношей подобное желание советуется сбрасывать

      занятием спортом или какими-то