Жизнь волшебника. Александр Гордеев

на таком отдалении просто не говорят, но Света тут же вскакивает, испуганно взмахнув руками.

      «Пугливая Птица, – грустно думает Роман. – Хорошо, хоть не улетела совсем. Теперь я знаю, как

      тебя звать…» И усадить её уже не удаётся. То же происходит в третий и четвёртый вечера: Света

      встаёт или отодвигается при малейшем подозрительном, на её взгляд, движении Романа. А если

      уж она поднялась, то для её нового усаживания требуется специальная клятва о неприближении.

      Роман же всё надеется заглянуть ей в лицо и в глаза, чтобы проверить, могут ли сцепиться их

      души? Да и какое тут может быть общение, если не видеть глаза друг друга? Всё отрывочно,

      односложно, натянуто, холодно, как будто каждый постоянно лишь сам по себе.

      29

      Однажды к ним подходят Боря со своей Кармен. Их заметно издали: свет луны в этот вечер

      такой ясный, что даже земля видится серебристо-беловатой. Боря, коротко похохатывая,

      рассказывает какой-то анекдот. Приходится и Роману перейти на анекдоты. Тоня смеётся открыто,

      заразительно. Она не так красива, как Света с её писаными чертами лица и персиковым цветом

      кожи. В Тоне вообще какое-то несоответствие: при полных губах – небольшие глаза и маленький

      носик. Её лицо привлекательно уже на какой-то последней грани: хотя бы чуть-чуть измени какую-

      то одну его чёрточку, и вся привлекательность уйдёт в минус. Но, кажется, в этой-то рискованности

      и есть главная изюминка её облика. Роман отмечает в ней и нечто новое, чего не помнил раньше –

      это забавные ямочки на щёчках, которые ему почему-то хочется назвать цыганскими. Хотя почему

      именно цыганскими и сам не поймёт – при чём тут цыгане? А ещё Тоню-Кармен красит счастье,

      просто плещущее из неё и будто вывернутое в лёгкое подтрунивание над тяжеловатым,

      медлительным Борей. Тот спокойно, с массивной ленивостью сносит её шпильки, делая вид, что

      больше увлечен транзисторным приёмничком с длинным блестящим штырём антенны, который он

      гоняет по всем свистяще-улюлюкающим волнам и диапазонам.

      – Стоп, стоп, тормози! – останавливает его Кармен в одном месте. – Крути обратно колесо!

      Боря беспрекословно выполняет команду своего командира, отрабатывая назад. А там песня:

      Вот кто-то с горочки спустился,

      Наверно, милый мой идёт.

      На нём защитна гимнастерка,

      Она с ума меня сведёт…

      Певица поёт широко и с чувством:

      – Какая песня! – восхищённо шепчет Кармен. – Тихо! Всем тихо! Как красиво… По-человечески

      красиво. Особенно это: «наверно, милый мой идёт». Как я всё это представляю. Как я люблю такие

      песни…

      Эти слова «наверно, милый мой идет» она произносит с такой затаённостью, будто вынимает их

      из собственной души, а потом так же мягко и бережно укладывает назад. Боря, снисходительно

      хмыкнув и понимая, что это, на миг открытое чувство, принадлежит ему, обнимает Кармен за

      плечи,