Жизнь волшебника. Александр Гордеев

что же ты так-то, а? – тихо говорит он уже около самого села, словно у самого же Ромки

      ища сочувствия. – Ну, вот приехал бы я сейчас один, да матери-то чо бы сказал, а? Она бы не

      вынесла… Уж она-то точно бы не вынесла… Это я – крепкий…

      – Папа, я ещё где-то пуговку потерял, – насмелившись, сообщает Ромка для того, чтобы отец

      заступился перед матерью, – она, наверно, там оторвалась…

      Михаил отстраняет его на вытянутые руки и смотрит откуда-то издали. Видя потупленный

      взгляд сына, он снова не может вымолвить ни слова: горло набухает непроходимой тяжестью. Вид

      у сына вроде бы и виноватый, а всё равно вроде как радостный, будто он прошёл через какое-то

      весёлое приключение, будто заглянул к соседу за высокий забор с колючей проволокой, да ничего

      кроме рядов спелой малины там не увидел. Отец и сын смотрят друг на друга из разных миров. В

      мире сына ещё, оказывается, нет смерти (или она для него какая-то другая). Он пока ещё как трава

      или как птенец. И уйти мог бы, так ничего не поняв. Уйти из этого мира, даже не узнав, что в нём

      существует смерть. Это почему-то и вовсе кажется невозможным. И эта разница их миров с новой

      силой потрясает Огарыша. Он чувствует вдруг даже какую-то неразделённость, одинокость своих

      переживаний: Ромка-то, оказывается, ещё совсем не тум-тум. Зимняя муха, муравей на лыжах…

      Сын непонимающе смотрит в блестящие глаза отца, которые рядом, и уж совсем пугается, видя,

      как из отцовского глаза катится внезапная слеза и отвесной линией скользит по щеке с чёрной

      щетиной. Никогда не видев отца таким, он тоже отворачивается и сопит. .

      …Из армии Романа ждут – не дождутся. Мать покупает ему несколько рубашек. Первую из

      купленных Огарыш решительно бракует.

      – Но-о, купила каку-то распашонку, – ругается он, – он же, поди, подрос, или чо?

      – Ну а какой же у него размер-то теперь?

      – Да бери как на меня, токо чуть поболе, с запасом, – советует Михаил, – он же вымахал-то,

      поди, ой-ё-ёй…

      Не сосчитать, сколько раз успевают они беззлобно переругаться до возвращения своего

      единственного сына. *2

      ГЛАВА ТРЕТЬЯ

      Странный дембель

      Роман сидит на крашенном охрой горячем от солнца крыльце, держа на ладони ключ, и через

      два года привычно нащупанный всё там же – над дверной колодой. Эта-то привычность и

      заставляет его остановиться. На лбу солдата сохнут капельки пота, зелёная фуражка, отпотевшая

      изнутри, лежит рядом. Вокруг всё своё, родное. На крыше сарая блестят клёпаные алюминиевые

      санки – наверное, он-то и забросил их туда ещё в детстве после последнего катания с горы, только

      тогда их деревянные планки не были такими облупившимися и серыми. Там же валяется ржавый

      конёк и полуистлевший валенок… Но не хочется сейчас полностью отдаваться этому душевному

      пощипыванию: не время рассыпаться по этим милым, конкретным мелочам… Всё