Тридцатая любовь Марины. Владимир Сорокин

лагерь, теплая, усыпанная иглами земля мягко прогибалась под ногами, гипсовые пионер-горнист, пионер-футболист, пионер-барабанщик выступали привидениями на темно-зеленом фоне леса.

      Надькина койка была рядом.

      После отбоя они долго шептались, комкая влажные простыни с казенным клеймом ПИОЛАГ ГОРНИСТ.

      Надька рассказывала страшные истории: «Черный лоскут», «Светящийся череп», «Голубые руки». Все это было не страшно, зато таинственно. Марина с тревогой вглядывалась в темноту, полную сопения спящих девочек, перебивала сонно бормочущую Надю:

      – А дальше, Надь?

      – А дальше… дальше череп покатился по узенькой дорожке и прямо к их дому. И в окошко – стук, стук, стук. А они – кто там? А он – это ваша служанка Марта. Хозяйка отворила, а он ее раз и задушил. И по лестнице наверх покатился. А хозяин спрашивает – кто там на лестнице? А череп говорит – это я, твоя жена. И тоже его задушил. А мальчик увидел и побежал на третий этаж, где у них дедушкина шкатулка лежала… вот. А череп за ним, за ним…

      Марина слушала, а тьма пульсировала возле глаз, убаюкивала, словно старая знакомая. Надя засыпала первой.

      Утром они бежали на зарядку, предварительно навизжавшись и набрызгавшись в умывальной. На площадке возле корпуса их ждали двое – толстая кудрявая баянистка и вожатая Таня. Пухлые руки растягивали меха, на клавишах играло пробившееся сквозь сосновые кроны солнце:

      Ииии раз, два-три!

      Эх, хорошо в стране Советской жить!

      Эх, хорошо страну свою любить!

      Эх, хорошо в стране героем быть!

      Красный галстук с гордостью носить!

      Они маршировали на месте – восемьдесят две девчонки, делали наклоны, приседания, прыжки. А перед двумя мальчишескими корпусами то же самое проделывали голоногие мальчишки под баян усатого хромого Виктора Васильевича. Играл он всегда неизменное попурри из сталинских кинофильмов:

      Эй, вратарь, готовься к бою!

      Часовым ты поставлен у ворот!

      Ты представь, что за тобою —

      Полоса пограничная идет!

      Пора в путь-дорогу!

      Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем!

      Над мирным порогом

      Махну серебряным тебе крылом!

      Гремя огнем, сверкая блеском стали,

      Пойдут машины в боевой поход!

      Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,

      А Первый Маршал в бой нас поведет!

      Завтракали жидкой манной кашей, крутыми яйцами и чаем в граненых стаканах.

      Однажды, когда добрая сотня алюминиевых ложек гремела, размешивая желтый кубинский сахар в красном краснодарском чае, Марина, отхлебнув, подняла голову и встретилась с пристальным взглядом старшего пионервожатого, который, примостившись с краю противоположного стола, пил кофе из своего термоса.

      Секунду он смотрел все так же пристально, потом молодое, почти мальчишеское лицо его растянулось улыбкой. Подняв шутливо никелированный стаканчик, он кивнул Марине. Ответно улыбнувшись, она попробовала поднять свой стаканище, но чай