Тридцатая любовь Марины. Владимир Сорокин

Теперь дома.

      В этот же день они поехали к нему.

      Игорь Валентинович жил в огромном высотном здании на площади Восстания.

      – Очень рад, – проговорил он сухим высоким голосом, пожал руку Марине и сдержанно улыбнулся.

      Сам он был, как и голос, – сухощавый и высокий, с бабушкой держался галантно и улыбчиво.

      Втроем они прошли в одну из больших просторных комнат и после ознакомительной беседы Марина села за рояль.

      – Не волнуйся, главное, – шепнула с дивана бабушка, наклоняясь вперед.

      – Пусть, пусть волнуется, – усмехнулся Игорь Валентинович. – Лишь бы играла. Не низко?

      – Нет, нет…

      Вытерев потные ладошки о колени, Марина заиграла «К Элизе».

      Бетховен быстро помог успокоиться, и этюд Черни неожиданно для себя она исполнила легко. Незнакомый рояль пел и гремел под ее длинными крепкими пальцами, бабушка улыбалась, Игорь Валентинович кивал в такт головой.

      Марина сыграла еще «Баркароллу» из «Времен года» и облегченно повернулась к Игорю Валентиновичу.

      Он встал, сунув руки в карманы узких брюк, прошелся и оптимистично кивнул:

      – Ну, что ж, будем, будем работать. Есть над чем.

      Бабушка вопросительно приподнялась с дивана, но бодрым кивком он предупредил ее:

      – Все, все в порядке. И пальчики бегут, и звук есть. Стоит, стоит поработать.

      Марина стала ездить к нему два раза в неделю, – понедельник и четверг отныне окрасились звуками, наполнились слегка душноватым воздухом громадной квартиры и быстрой речью Игоря Валентиновича:

      – Милочка, посмотри внимательно…

      Придвигаясь к ней поближе, он выпрямляется, словно проглотив подпорку для крышки рояля, плавно поднимает руку и мягко опускает ее на клавиатуру.

      Чистый и свободный звук плывет из-под крышки.

      – Все не из пальца, а от плеча. От плеча, вот отсюда, здесь он зарождается, – Игорь Валентинович гладит другой рукой свое худое обтянутое кофтой плечо, – зарождается и по руке, по руке стекает к пальцу, а палец полусогнут, эластичен, кисть свободна, локоть тоже.

      Марина повторяет, чувствуя, что ее до совсем другое.

      – А кисть не проваливается ни в коем случае! – мягко подхватывает он ее руку снизу. – Кисть эластична, но не безвольна. Еще раз…

      За месяц он поставил ей руку на всю жизнь, открыв свободу и мощь кистевой пластики.

      – Легче, легче… еще легче! – раскачивал он ее, когда она играла бисерный этюд Мошковского, и вскоре пальцы действительно задвигались отдельно от ее тела, побежали легко и свободно.

      – Идеальное состояние для таких этюдов – полусон. Тогда вообще полетит, как пух Эола.

      Дома на бабушкином разбитом «Августе Ферстере» Марина повторяла тот же этюд, сама покачиваясь на мягком большом стуле.

      На втором месяце Игорь Валентинович «впустил ее в Баха», как написала бабушка матери. Это был бесконечный ввысь и вширь собор, пустынный и торжественный, громадный и совершенный. Марина не знала, что это такое, но прекрасно видела