Тридцатая любовь Марины. Владимир Сорокин

трогая Марину между ног, она плакала от мучительной сладости и бесстыдства…

      Однажды после бессонной ночи она сидела в туалете и услыхала утренний разговор соседок на кухне.

      – Дядя… дядя Володя… – яростно шептала Таисия Петровна Зворыкиной. – Ты б послушала, что ночью у них на террасе творится! Заснуть невозможно!

      – А что, слышно все? – спросила та, громко мешая кашу.

      – Конешно! Месит ее, как тесто, прям трещит все!

      – Ха, ха, ха! Ничего себе…

      – Муж уехал, а она ебаря привела. Вот теперя как…

      Марина ковыряла пальцем облупленную дверь, жадно вслушиваясь в новые слова. Ебарь, сука, блядище – это были незнакомые тайные заклинания, такие же притягательные, как новые сны, как скрип и стоны в темноте.

      Мать не менялась после приездов дяди Володи, только синяки под глазами и припухшие губы выдавали ночную тайну, а все привычки оставались прежними. Она смеялась, играя с Мариной, учила ее музыке, привычным шлепком освобождая зажатые руки, напевала, протирая посуду, и печатала, сосредоточенно шевеля губами.

      Марина стала приглядываться к ней, смотрела на ее руки, вспоминая, как они смыкались вокруг чужой шеи, помнила сладостное подрагивание голых коленей, на которых теперь так безмятежно покоилось вязание…

      «Она показывает ему все, – думала Марина, глядя на опрятно одетую мать. – Все, что под лифчиком, все, что под трусами. Все, все, все. И трогает он все. Все, что можно».

      Это было ужасно и очень хорошо.

      Все, все, все показывают друг другу, раздвигают ноги, трутся, постанывая, скрипят кроватями, вытираются между ног. Но в электричке, в метро, на улице смотрят чужаками, обтянув тела платьями, кофтами, брюками…

      – Мама, а отчего дети бывают? – спросила однажды Марина, пристально глядя в глаза матери.

      – Дети? – штопающая мать подняла лицо, улыбнулась. – Знаешь детский дом на Школьной?

      – Да.

      – Вот там их и берут. Мы тебя там взяли.

      – А в детском доме откуда?

      – Что?

      – Ну раньше откуда?

      – Это сложно очень, девулькин. Ты не поймешь.

      – Почему?

      – Это малышам не понять. Вот в школу пойдешь, там объяснят. Это с наукой связано, сложно все.

      – Как – сложно?

      – Так. Вырастешь – узнаешь.

      Через полгода вернулся отец.

      Еще через полгода она пошла в школу, чувствуя легкость нового скрипучего ранца и время от времени опуская нос в букетище белых георгинов.

      Длинный, покрашенный в зеленое класс с черной доской, синими партами и знакомым портретом Ленина показался ей детским садом для взрослых.

      Все букеты сложили в огромную кучу на отдельный стол, научили засовывать ранцы в парты.

      Высокая учительница в строгом костюме прохаживалась между партами, громко говоря о Родине, счастливом детстве и наказе великого Ленина: учиться, учиться и учиться.

      Школа сразу не понравилась Марине своей звенящей зеленой скукой. Все сидели за партами тихо, с испуганно-внимательными лицами и слушали учительницу. Она еще