Тридцатая любовь Марины. Владимир Сорокин

комнате было душно и накурено, лишь из открытой форточки тянуло прохладой. Букет гладиолусов маячил в темноте белым пятном. В соседнем дворе хрипло лаяла собака.

      Марина смотрела на светящуюся стеклянную дверь, за которой тихо смеялись и разговаривали. Прямоугольная полоска света вместе с клетчатой тенью дверного переплета лежала на полу, задевая верхним углом кровать Марины.

      Прижавшись щекой к подушке, она все смотрела и смотрела на дверь, пока глаза не стали слипаться. Марина терла их кулачком, но желтая дверь двоилась, расплывалась, обрывки сна лезли в голову. Еще минута и она провалилась бы в сон, но свет вдруг погас, темнота заставила проснуться.

      Собака уже не лаяла, а бессильно поскуливала.

      Дверь распахнулась, Марина закрыла глаза, чувствуя, как мать осторожно входит в комнату. Туфли громко касались пола. Мать приблизилась, пахнущие табаком руки поправили одеяло.

      Потом она также на цыпочках вышла и притворила дверь.

      – Конечно, спит… – услышала Марина ее приглушенный стеклом шепот.

      С этого мгновенья Маринино сердце забилось чаще. Окружавшая ее тьма усиливала этот нарастающий стук.

      За дверью наступила тишина, потом еле слышный шорох одежды, шепот и снова тишина. Потом что-то подвинули, что-то упало и покатилось по полу.

      Марина подняла голову, освобождая второе ухо. Сердце стучало, отдавая в виски.

      Снова послышался шорох одежды, шепот и легкий скрип отцовской кровати. Проехал ножками по полу отодвигаемый стул и стало тихо.

      Марина вслушивалась в тьму, приподнявшись, но кроме собаки и патефона на том конце улицы ничего не было слышно. Время шло, и, улыбнувшись, она опустила голову на подушку: вот они, Надькины враки. Да и как она могла поверить! Такая глупость…

      Ее напряженное тело расслабилось, глаза стали слипаться.

      И вдруг неожиданно, как вспышка света, возник громкий звук скрипящей кровати. Она скрипела ритмично, на ней что-то делали с неторопливым упорством.

      Марина приподняла голову.

      Кровать скрипела, и слышалось еще что-то, похожее на хныканье.

      В висках снова застучало.

      Скрип изредка прерывался бормотанием, шепотом, затем продолжался. Когда он убыстрялся, хныканье становилось громче, кровать стучала спинкой о стену.

      Мать с дядей Володей что-то делали.

      Марина села, осторожно откинула одеяло.

      Сердце неистово колотилось, заставляя прокуренную тьму пульсировать в такт.

      Кровать заскрипела чаще, и до Марины долетел слабый стон. Это стонала мать.

      Мелкая зыбкая дрожь овладела Мариной. Посидев немного, она спустила ноги с кровати. Как только ступни коснулись холодного пола, дрожь тут же унялась, словно стекла по ногам.

      Кровать оглушительно скрипела, спинка стучала.

      Марина подошла к двери и заглянула, привстав на цыпочках.

      Мутно-желтый свет висящей над крыльцом лампочки скупо освешал террасу пробиваясь сквозь заросли шиповника и бузины. Неровные клочья его дрожали на полу столе, стенах. В этом часто подрагивающем