Ома Дзидай. Ян Сергеевич Гофман

покончим с собой вместе?

      – Ни за что. Не позволю. Не хочешь драться – заставлю!

      Наоки не дал мне опомниться. Он занес над головой меч и произвел режущий удар. Мой клинок сдержал ниндзято.

      – Повелитель не ждет!

      Мы заколыхались, как ночные костры на ветру. Ворона ликующе каркала в небесах. А сёгун гадал над развязкой.

      Я не спешила переходить в наступление. Наоки бил без конца, испытывая меня. Его меч вспарывал воздух со свистом. Стукался о клинок тяжелой нагинаты, петь заставляя сталь. Высокий и сильный, возлюбленный мог весь день так провести, пока своего не добьется.

      Итоги будто предрекли заранее…

      – Ну же, Мидори! Давай! – кричал он сквозь бешеный лязг.

      Было тяжело переживать наше незавидное положение. Сбывалось наиболее страшное опасение: мне придется убить любимого человека. Безвыходно. Я пыталась свыкнуться с этим умозаключением.

      Хотелось жить. Очень. Что еще лучше, вместе с Наоки. Умирать, так бок о бок. От чужих рук. Но это невозможно. К иному исходу я не была готова. Теперь уж точно.

      Бой надлежало закончить.

      – Ну же!

      Своего он добился. Меч опять опустился, давя на бисэнто. Приложив усилие, я оттолкнула возлюбленного. Наоки начал терять равновесие. Открылся!

      Я нанесла четыре точных пореза крест-накрест – по рукам и ногам.

      Мышцы перестали его слушаться. По конечностям затрещала жгучая боль. Из ран засочилась кровь. Мое тело отозвалось теми же, мнимыми ощущениями.

      Любимый зарычал, стиснув зубы и веки. Он сжал рукоятку меча мертвой хваткой.

      Близился последний удар.

      Я обрушила оружие на возлюбленного. Лезвие прорубило Наоки от грудной клетки до паха. Он не успел и вскричать.

      Голодная сталь разбила кости, как хрупкий фарфор. Разорвала внутренности, кормясь их соками. Происходящее было отчетливо слышно. Все внутри меня сжалось.

      Чавкая, клинок вырвался наружу. Наоки пошатнулся. Из раздвинутого чрева показались потроха и лениво вывалились на землю.

      С неподдельным ужасом я осознала, что сотворила. Разум затуманился.

      Еле хватило смелости взглянуть в раскрасневшиеся глаза. Я вздрогнула: они улыбались мне. Безумно, удовлетворенно.

      Пачкая дзукин кровью, любимый силился заговорить сквозь бульканье во рту.

      – П-про-щай… Ми-до-ри. – Слоги скакали на его языке. Звук затухал.

      – Наоки… – проскулила я, точно побитая собака.

      Глаза обволокли слезы. Образ возлюбленного расплылся. Трава приняла его тело в свои мокрые холодные объятия.

      Ворона перестала нарезать круги, крикнула на прощание и улетела восвояси. Лесные птицы запели свою песнь в последний раз.

      Три реки – ярость, горе и всепожирающая ненависть – слились в одну. Острием вниз оружие вошло в почву по древко. Я бросилась на колени к трупу любимого, рыдая.

      Пальцы загребли уголки дзукина и сорвали его с Наоки. Я принялась гладить горячие щеки, узкие губы, невыразительный подбородок, тонкие брови. Вдыхать смрад порванных кишок. Пачкаться родимой кровью, обнимая