.

мы ходили с тобой в девятьсот пятом году, начиненные трескучими прокламациями, как колбасы… Ты тогда еще толковал об активной работе и на две ночи дал приют какому-то заблудшему эсдеку, а я пожертвовал на организацию милиции одиннадцать рублей… Смех, как вспомнишь! Воздух здесь чудный и гор…»

      Губы Хохрякова побелели.

      Он скомкал письмо, бросил его в корзину и прошептал, дрожа всем телом:

      – Он… сумасшедший…

      Направился к себе в спальню, но сейчас же вернулся, отыскал в корзине скомканное письмо из Швейцарии, порвал его на мелкие кусочки, перемешал их, после чего, потоптавшись по кабинету, отправился спать.

      Спал он беспокойно. Забылся к утру, но и утром помешали… Из шкапа вылез неизвестный старик с белой бородой, побряцал какими-то штуками, надетыми на руки, покачал головой и, сказав Хохрякову внушительно: «Кусочки, бывает, и склеивают», снова уполз в шкап – постоянное, как решил Хохряков, его местопребывание…

      Было восемь часов утра.

      Хохряков вскрикнул, спрыгнул с кровати, побежал в кабинет и заглянул в корзину. Она была пуста.

      – Свершилось! – подумал Хохряков и скрипнул зубами.

      II

      Слуга Викентий, суетясь по кабинету, стирал пыль с мебели, а Хохряков смотрел на него из спальни в замочную скважину и думал:

      «Большое самообладание. Отметим… Издалека к тебе не подойдешь… Нужно или следить за тобой – или огорошить сразу. Поборемся, поборемся».

      Странно: ужаса, страха перед будущим пока не ощущалось…

      Даже какая-то бодрость и предприимчивость вливалась в усталый от дум и тревог мозг.

      Хохряков распахнул внезапно дверь и, стараясь, чтобы не задрожал голос, спросил:

      – Как погода?

      – Солнечно, – отвечал, повернувшись, Викентий.

      «Солнечно? – мысленно прищурился Хохряков. – А письмецо где? А швейцарские кусочки куда дел?»

      Вслух спросил:

      – Скоро кончишь уборку?

      – Сейчас.

      – А из корзины выбросил сор?

      – Выбросил.

      «О-о, – подумал, нервничая, Хохряков. – Ты, милый мой, опаснее, чем я думал. Ишь ты, ишь ты! Ни один мускул, ни одна жилка не задрожала. А? Это что? Губы? Губы-то и поджал, губы и поджал… На губах и попался… Хе-хе! Ага! А ведь пустяк…»

      Хохряков прошелся по кабинету и, равнодушно смотря в окно, тихо уронил:

      – Кусочки все были?

      – Как-с?

      – Небось, с подбором повозился…

      – Чего-с?

      Хохряков нагнулся к нему и взял за плечо:

      – А там-то, там… Хорошо поблагодарили? Есть на молочишко?.. Знаем-с! Не проведешь.

      Викентий странно посмотрел на него и, отвернувшись к креслу, спросил:

      – Чай сюда подать прикажете?

      – Сюда! – напряженно засмеялся Хохряков. – А к чаю дай мне… швейцарского шоколада. Дашь, милый?

      – Слушаю-с, – сказал Викентий и выбежал из кабинета.

      Когда Хохряков остался один – силы его покинули. Он опустился в кресло и, стирая пот со лба, прошептал:

      – Хорошо владеете собой, Викентий Ильич!