Король смеха. Аркадий Аверченко

Слушай! Плюнь ты на сегодняшний юбилей. Ведь это пошлятина: соберутся идиоты, будут говорить тривиальности. Не надо! Посиди с нами. Жена твоя и одна управится.

      – Да как же: юбилей, а юбиляра нет.

      Буйносов задергался, заерзал на своем месте, засуетился:

      – Это хорошо! Это-то и оригинально! Жизнь однообразна! Юбилеи однообразны! А это свежо, это молодо: юбилей идет своим чередом, а юбиляра нет. Где юбиляр? Да он променял общество тупиц на двух друзей… которые его искренне любят.

      – Поцелуемся! – вскричал воодушевленно юбиляр. – Верно! Вот. Будем освежаться бенедиктином.

      – Вот это яркий человек! Вот это порыв, – воодушевился Буйносов. – В тебе есть что-то такое… большое, оригинальное. Правда, Сережа?

      – Да… У него так мило выходит, когда он говорит: «Не хами!»

      – Не хамите! – с готовностью сказал юбиляр. – Сейчас бы кюрассо был к месту.

      – Почему?

      – Освежает.

      Я уже понимал всю беспочвенность и иллюзорность этого слова, но в нем было столько уюта, столько оправдания каждой новой рюмке, каждой перемене напитка, что кюрассо был признан единственным могущим освежить нас напитком…

      – Извините, господа, сейчас гасим свет… Ресторан закрывается.

      – Вздор! – сказал бывший юбиляр. – Не хами!

      – Извините-с. Я сейчас счет подам.

      – Ну, дай нам бутылку вина.

      – Не могу-с. Буфет закрыт.

      Буйносов поднял голову и воскликнул:

      – Ах, черт! А мне ведь сегодня вечером нужно было в театр на премьеру…

      – Завтра пойдешь. Ну, господа… Куда же мы? Теперь бы нужно освежиться.

      В мою затуманенную голову давно уже просачивалась мысль, что лучше всего – поехать домой и хоть отчасти выспаться.

      Мы уже стояли на улице, осыпаемые липким снегом, и вопросительно поглядывали друг на друга.

      Есть во всякой подвыпившей компании такой психологический момент, когда все смертельно надоедают друг другу и каждый жаждет уйти, убежать от пьяных друзей, приехать домой, принять ванну, очиститься от ресторанной пьяной грязи, от табачной копоти, переодеться и лечь в чистую, свежую постель, под толстое уютное одеяло… Но обыкновенно такой момент всеми упускается. Каждый думает, что его уход смертельно оскорбит, обездолит других, и поэтому все топчутся на месте, не зная, что еще устроить, какой еще предпринять шаг в глухую темную полночь.

      Мы выжидательно обернули друг к другу усталые, истомленные попойкой лица.

      – Пойдем ко мне, – неожиданно для себя предложил я. – У меня еще есть дома ликер и вино. Слугу можно заставить сварить кофе.

      – Освежиться? – спросил юбиляр.

      «Как попугай заладил, – с отвращением подумал я. – Хоть бы вы все сейчас провалились – ни капельки бы не огорчился. Все вы виноваты… Не встреть я вас – все было бы хорошо, и я сейчас бы уже спал».

      Единственное, что меня утешало, это – что Буйносов не написал рецензии, не попал на премьеру в театр, а юбиляр пропьянствовал свой юбилей.

      – Ну, освежаться так освежаться, – со вздохом сказал юбиляр (ему, кажется, очень не хотелось идти ко мне), – к тебе так к тебе.

      Мы