Амнезия, или Фанера над Парижем. Владимир Ильич Купрашевич

бы она наклонилась еще чуть-чуть больше. Мои молитвы не услышаны – она выпрямляется и собирается уходить.

      – Мария! – невольно вырывается у меня.

      Девушка, уже шагнувшая в проход, оборачивается.

      – Как ты думаешь, надолго я здесь?

      – А куда вам спешить? Отдохните. Только не делайте резких движений. Я постараюсь, чтобы вас не залечили.

      Я не могу допустить, чтобы она ушла и цепляюсь за нее как клещ.

      – У меня еще вопрос.

      – Какой?

      Она смотрит на меня таким теплым ожидающим взглядом, что я сбиваюсь с только что созревшей мысли.

      – Ты дежуришь и по ночам? – неожиданно для себя спрашиваю я.

      – Бывает, – глаза Марии прищуриваются.

      – Да нет, ты не поняла, – заметаю следы я. – Я же безобидный…

      – Это, в каком смысле? – уже любопытствует она.

      – Ты же читала историю.

      – И что?

      У меня никак не поворачивается язык назвать себя словом, которое кажется мне ругательством.

      – Там же написано, что я… этот…

      Мария смотрит на меня озадаченно.

      – Импотент, что ли?

      Я отвожу глаза в сторону и киваю.

      – Ничего подобного. Скорее наоборот.

      – Мне так сказали. Абсолютная недееспособность.

      Мария фыркает.

      – Так это чтобы вы не замышляли ничего. В этом их ошибка.

      – Так я что… не безнадежный? – спрашиваю, хотя самому еще не понятно о чем я.

      – Вам только надо прийти в форму, – темнит Мария и прежде чем уйти лукаво улыбается.

      Не понимаю о чем они тут все. То в себя, то в форму…

      Мои извилины, в наличие которых я вообще сомневался, утомляют меня ненужными рассуждениями. Может быть это перед тем как выпрямиться окончательно? По крайней мере, аминазин действует, и напрасно я уклоняюсь от лечения. Мне его надо принимать многократно умноженными дозами. После такой химиотерапии ни одному нейрохирургу не удастся обнаружить в полушариях и признаков мыслительной деятельности, и тогда интервенции памяти можно не опасаться. От одной мысли, что я, когда-нибудь, покину эту палату, мне становится дурно.

      А здесь мне комфортно. Пугавшие вначале своей непредсказуемостью соседи уже воспринимаются обыкновенными, лишь немного со странностями людьми.

      – Да так оно и есть, – смеется Мария, – здесь половина симулянтов. Кто от суда скрывается, кто от службы, кто приходит просто, чтобы не умереть с голода.… Но есть, конечно, и больные. Они безобидные…

      – Скажи Мария, только честно, а меня ты не считаешь ненормальным?

      Медсестра улыбается.

      – Ну, прежде всего норма для всех разная.

      – Ну, вот я не знаю, был ли раньше таким…маньяком.

      – Не знаю. Если верить тем, кто вас обследовал, то нет, – смеется Мария.

      – Ну да, я как бы… застойный.

      – Не то слово, – сияет сестра. – Заржавевший.

      – Странно. Так что же, после травмы у меня могло что-то сдвинуться? – не верю я собственным выводам.

      – Вполне, только не сдвинуться,