Амнезия, или Фанера над Парижем. Владимир Ильич Купрашевич

меня и медленными тягучими движениями разглаживает ткань чулка на своем восхитительном бедре. Сорочка просвечивает насквозь и ее тело почти осязаемо. … Глаза ее чуть прищурены, как у кошки, ожидающей, когда ее погладят, на припухших губах улыбка … Мария! Разве смог бы доставить ей столько же радости и удовольствия как с кем-то, оставшимся за пределами рамки? Кто там? Виден только угол кровати, край ковра и… ночник в розетке в форме розочки! Я словно попадаю пальцами в эту розетку и от электрического удара отбрасываю рисунок. Отхожу к окну, отодвигаю край портьеры, долго стою, таращась на ночную улицу в огнях фонарей и автомобилей. Напрасны все иллюзии. Отгородиться от видений прошлого не получается. Даже какой-то мелкий предмет несет в себе информацию, которую я не желаю знать. Даже эта маленькая пластмассовая розочка все равно как растяжка на мине и я боюсь к ней прикоснуться.

      Ближе к вечеру меня озадачивает какой-то странный звук. Я даже не сразу догадываюсь, что это дверной звонок. Желание видеть кого-либо или общаться с кем-либо у меня отсутствует начисто и я осторожно, на цыпочках, пробираюсь к двери, протираю запылившийся глазок. Площадка, хорошо освещена, и я вижу Марию. Она смотрит в мою сторону, и я опускаю глаза, чтобы не поддаться гипнозу ее взгляда. Звонок повторяется, потом, через несколько секунд, вновь…

      Когда я снова поднимаю глаза, она уже стоит у лифта. На ней светлый плащ, хотя на улице еще зима. Лицо немного бледное, на щеках легкий румянец, вероятно от холода. Губы в какой-то странной полуулыбке. Плащ эффектно облегает ее фигуру, особенно грудь, щедро открывает стройные ноги. Но это уже другая женщина, не та, что белым ангелом кружила над моей постелью. И все же рука, невольно тянется к торчащему в дверном замке ключу. Я готов укусить эту руку. К счастью, лифт во время распахивает свои створки и Мария исчезает в полумраке кабины.

      Подхожу к окну, осторожно отодвигаю край портьеры и выглядываю наружу. Успеваю заметить, как в дверях трамвая мелькает ее плащ. Вагон трогается и я, мысленно перекрестившись, одним глотком выпиваю свое «лекарство», каким-то образом, оказавшееся под рукой.

      Возвращаюсь на кухню и тщетно пытаюсь распутать весь бред минувшего дня. Я уже не уверен, что видел на площадке медсестру, что вообще был у нее дома. Не долечился? На бельевом ящике нахожу свой эскиз и несу его в комнату, к окну. Отодвигаю штору и при дневном свете вглядываюсь в рисунок. Женщина, которая поправляет чулок на своей божественной ножке и смотрит на меня лукавыми, зовущими глазами вряд ли Мария. Но эту женщину я где-то видел. Это ее ноги и руки когда то обвивали меня, тепло ее груди и бедер согревали мое тело…

      Отходя от окна, я не зашториваю его плотно и оглядываю посветлевшую комнату. Конечно, так значительно лучше. И почему именно портреты? Почему не обнаженная натура? Я уже вижу не только женские лица, но и женскую плоть, мне уже небезынтересны детали женского тела, я их чувствую…

      Я оказался прав, когда заявил в стационаре, что не женат и с женщинами никаких дел не имею.