Амнезия, или Фанера над Парижем. Владимир Ильич Купрашевич

частично прикрывают вздыбившиеся холмики приличных размеров. Мой взгляд соскальзывает в ложбинку между ними и почему-то застревает там. Я чувствую какое-то беспокойство, Она перехватывает мой взгляд и пытается застегнуть пуговицу. Теперь мне уже почти не видна ложбинка.

      – Не надо, зачем вы…, – бормочу я и снова расстегиваю пуговицу.

      Медсестра ошалело хлопает глазами, и щеки ее розовеют.

      – Муж-чина! – как-то особенно выразительно, с акцентом на «ч» выводит она и, по выражению ее сузившихся глаз я понимаю, что делаю что-то не так.

      – Извините, – бормочу я, пытаюсь исправить ситуацию, но она вдруг резким движением бьет меня по руке.

      – Вы маньяк?! –

      Я догадываюсь, что слово, которым она обозначила меня, определяет что– то предосудительное, отступаю назад, задеваю прислоненный к стене эмалированный тазик и он, соскользнув по кафелю, грохает так, что сестра хватается за щеки.

      – Господи, мы же всех разбудим, – шипит она, хотя теперь-то переходить на шепот не имеет смысла.

      Я почти на цыпочках выхожу за дверь и слышу вдогонку голос медсестры.

      – У меня же все равно скоро смена.

      По дороге к своей кровати я пытаюсь вникнуть в ее слова, но, так ничего и не поняв, забираюсь под одеяло. Причем тут смена…

      На другой день верзила сообщил мне, что анализ показал мою полную недееспособность.

      – В чем? – не понимаю я.

      – В производстве детей.

      Я не могу въехать в проблему и таращу глаза на верзилу.

      – Зачем их производить?

      Верзила хмыкает, качает головой, потом неожиданно соглашается.

      – Может и незачем.

      Я надеюсь, что разговор окончен, но он, вместо того, чтобы отвалить усаживается у моей кровати.

      – Может быть, они у вас были или есть?

      Не знаю отчего, но этот детина все больше раздражает меня. Я с трудом сдерживаюсь. Чего на меня так таращиться, словно я партизан и должен сообщить какую-то тайну!

      – Нет у меня никаких детей, – цежу я сквозь зубы.

      – Ну а женщины?

      – Что женщины? – теперь уже совсем не понимаю я.

      – Женщины у вас были?

      – И что с ними делать? – уже не без умысла спрашиваю я.

      – С чем?

      – Ну, с женщинами.

      Мои сволочные соседи принимаются ржать. Верзила тоже хихикает как дурачок.

      – Ну да, – напрягаюсь я. – Брать у них анализы.

      Мужики веселятся так, что скоро попадают с кроватей.

      – Как вы прошлой ночью брали в процедурной, – уже со злости вставляю я.

      – У кого? – перестает сиять верзила.

      – Ну, у дежурной медсестры. У нее тоже сердечко на кармане, – я киваю в сторону сопровождающей его адьютанши.

      Худощавая едва не роняет свою папку и краснеет. Мои соседи начинают подвывать, и я толком не понимаю, что отвечает мне доктор, но по тому, как он качает головой, а потом кладет, свою безразмерную