Половина желтого солнца. Чимаманда Нгози Адичи

сразу побегут в туалет. Зато теперь он мечтал приготовить первоклассный обед – вкусный рис джоллоф[16] или свое фирменное рагу с аригбе, – чтобы показать ей свое искусство. Угву нарочно медлил с мытьем посуды, чтобы плеск воды не заглушал ее голос. Подавая им чай, он несколько раз перекладывал печенье на блюдце, чтобы подольше задержаться и послушать ее, пока Хозяин не поторопил его: «И так хорошо, друг мой». Звали ее Оланна. Но Хозяин произнес ее имя всего однажды; он все время называл ее нкем, «моя женщина». Они обсуждали ссору между премьерами Севера и Запада, и вдруг Хозяин проронил: подождем, пока ты переедешь в Нсукку, ведь осталось всего несколько недель. Угву затаил дыхание. Уж не ослышался ли он? Хозяин, смеясь, продолжал: «Но мы будем жить здесь вместе, нкем, а квартиру на Элиас-авеню ты тоже можешь оставить».

      Она переедет в Нсукку. Она будет жить в этом доме. Угву отошел от двери и уставился на кастрюлю на плите. Отныне жизнь его изменится. Он научится готовить жареный рис, будет экономить масло и подчиняться ее приказам. Угву стало грустно, но в его грусти чего-то не хватало; он был полон и надежды, и какой-то непонятной радости.

      В тот же вечер, когда Угву стирал белье Хозяина на заднем дворе под лимонным деревом, он поднял глаза от тазика с мыльной водой и увидел ее – она стояла в дверях, глядя на него. Угву решил, что ему померещилось, ведь те, о ком он много думал, часто приходили к нему в мечтах. Он без конца вел воображаемые беседы с Ануликой, а перед сном, когда он ласкал себя, на миг являлась Ннесиначи с загадочной улыбкой. Но Оланну он видел наяву. Она шла к нему через двор. Она была в одном только покрывале, завязанном на груди, и Угву представил ее желтым плодом кешью, спелым и красивым.

      – Вам что-нибудь нужно, мэм? – спросил Угву. Казалось, если дотронуться до ее лица, то кожа на ощупь будет гладкой, как масло, которое Хозяин достает из бумажной обертки и намазывает на хлеб.

      – Давай помогу. – Она указала на простыню, что полоскал Угву, и тот медленно вынул ее из таза. Оланна взялась за один конец и отступила. – Выкручивай.

      Они вместе выжимали простыню, держась за концы и глядя, как с нее струйками течет вода. Простыня норовила выскользнуть из рук.

      – Спасибо, мэм, – поблагодарил Угву и от ее ответной улыбки будто стал выше ростом.

      – Смотри, вон те папайи почти созрели. Lotekwa, не забудь собрать.

      И голос ее, и сама она казались гладкими, полированными, как камешек на дне ручья, отшлифованный за долгие годы искристой водой, и смотреть на нее было все равно что любоваться таким камешком. Она направилась к дому; и Угву глядел ей вслед.

      Он не хотел ни с кем делить заботу о Хозяине, боялся, что привычный порядок их с Хозяином жизни пошатнется, и все же мысль, что он может никогда ее не увидеть, была невыносима. Поздно вечером, после ужина, Угву подкрался на цыпочках к хозяйской спальне и прижался ухом к двери. Из спальни неслись стоны, громкие, хриплые – даже не верилось, что это она так стонет. Угву простоял долго, пока стоны не стихли, и ушел к себе.

      2

      Оланна, сидя

16

Джоллоф – рис с томатным соусом и пряностями.